Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Но он очень быстро набирал знания, авторитет и с 1893 г. стал перехватывать лидерство. В этом году он вступил во владение состоянием, унаследованным от матери, и начал покупать картины, украшать квартиру, где он поселился вместе со своим слугой Василием Зуйковым (с 1894 г.) и своей старой няней. Слуга этот был раньше обвинен в изнасиловании несовершеннолетней, и Дягилев сумел его вызволить из напасти. Теперь Василий был бесконечно предан хозяину и молчалив, как Гримо. Даже был готов убивать его недругов.

Через два года Дягилев отправился за границу, где посетил знаменитостей — Золя, Гуно, Верди, Бердсли. Он считал, что знаменитостью станет и он сам и избрал для себя карьеру композитора (к юридическим наукам, которые он проходил в университете, он относился так же, как к школьным занятиям). Будучи в дальнем родстве с Чайковским, он звал его за глаза «дядя Петя» и очень горевал, когда тот умер. Самозванный «племянник» серьезно изучал музыку, занимался в консерватории. Отправился с Нувелем показывать свое творчество к Римскому-Корсакову. Нувеля тот покритиковал, но одобрил, а Дягилева вежливо попросил никогда не сочинять музыку: великим композитором ему не стать. Дягилев в ярости воскликнул что-то вроде: «Будущее покажет, кого из нас будут считать более великим в истории!» или «Вы еще услышите обо мне, когда я стану знаменитым!» — и выбежал из зала (Haskell 1935: 50). Но когда он показал Нувелю и Бенуа свой дуэт Лжедмитрия и Марины для оперы Мусоргского «Борис Годунов», те единодушно сочли вещь очень подражательной, и Дягилев оставил попытки сочинять.

В Москве он подружился с художниками нового направления — Серовым, Коровиным, Васнецовым, Врубелем, которые отвергали академическую манеру, но не шли и за передвижниками, с их социальной направленностью, а предпочитали декоративную сторону в искусстве. Он познакомился с их покровителем, Саввой Мамонтовым, который, не будучи сам художником, определял многое в развитии искусств, организуя выставки, концерты, оперные спектакли и поддерживая определенных художников и артистов, например Шаляпина. Эта роль произвела впечатление на Дягилева. Он увидел и для себя возможность воздействовать на искусство и распоряжаться его событиями и людьми, даже не будучи сам артистом. Он сообразил, что организационная и распорядительная деятельность — меценат, импресарио, постановщик — тоже необходима для искусства и занимает в нем видное место. Она близка режиссуре и также может подниматься до уровня творчества! Правда, Дягилев не обладал таким собственным богатством, как Мамонтов, но зато у него были обширные связи в свете и при дворе, так что он мог мобилизовать нужные средства.

Проникшись идеями войны с передвижниками, 25-летний энтузиаст организовал свою первую выставку в небольшом музее училища Штиглица — собрал английские и немецкие акварели нового направления. Второй выставкой он представил Петербургу скандинавскую живопись, неизвестную ранее в России. На открытие прибыли из Москвы Савва Мамонтов со своими художниками. Дягилев дал им пышный банкет в ресторане. В 1899 г. он привез из Франции выставку импрессионистов.

Прежние друзья туго шли на принятие новой роли Дягилева. Бенуа пишет Сомову в 1896 г. из Парижа во время подготовки первой выставки Дягилева: «Здесь был три дня Сережа… Он произвел на меня неприятное впечатление… Его адское самодовольство, его до дерзости великолепный вид, его фатоватая поза (далее по-французски:) большого русского барина, «восхитительно» говорящего по-французски, (снова по-русски:) а главное, его оскорбительное меценатство, меценатство на подкладке откровеннейшего и подлейшего честолюбия — все меня так злило, что мы чуть-чуть не поругались и, быть может, еще поругаемся…». Через полгода, весной 1897 г., перед новым приездом Дягилева, Бенуа изменяет свой тон: «Что же касается Сережи… друг он мне или недруг! До сих пор не знаю. Посмотрю так: друг, посмотрю этак: недруг. Между тем скажу, что и на всех из вас, в конце концов, можно взглянуть и так и этак» (КАС 1979: 41–442, 444).

Медленнее других (это психологически понятно) свел дружбу с Дягилевым прежний возлюбленный Димы художник Константин Сомов. Весной 1898 г. он писал своему брату из Парижа: «Дягилев здесь великолепен и нахален до отвратительности. Редко он мне так противен был, как в этот приезд, такой гранд сеньор, что прямо тошно. Я с ним не вожусь и видел мельком у Шуры, на которого он совсем сел и поработил» (КАС 1979: 62).