Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Дядя со стороны матери, Василий Иванович Рукавишников, описан у Владимира Владимировича более подробно, но столь же осторожно. Это был невысокий худощавый человек со смугловатым лицом и серо-зелеными глазами. Он носил пышные усы и темный бобрик. Вокруг узла светлого галстука было змееобразное, с опалом, кольцо; опалы носил он и на пальцах, а вокруг черно-волосатой кисти — золотую цепочку. Опирался на трость с набалдашником. В петлице пиджака, бледно-сизого или другого столь же нежного оттенка, почти всегда была гвоздика. В лисьих охотах в Европе он участвовал верхом на кобыле — тогда он был одет в розовый фрак. Это пристрастие к изысканным одеждам и драгоценным украшениям говорит о том, что дядя принадлежал к тем декадентским кругам светских франтов, где властителями дум были Оскар Уайлд, Штефан Георге, граф Монтескье. Вдобавок дядя Василий был тоже холостяк.

В. Набоков с матерью и В. И. Рукавишниковым. 1907 г.

У него был молодой приятель, неопытный и небогатый. В каком-то иностранном притоне, где они были вместе, приятеля обыграл шулер. Василий Иванович сел с шулером играть и преспокойно передернул, выручив приятеля. Это поведение, выходившее за рамки принятого в обществе, сильно раздражало Набокова-старшего.

Дядя Василий, «Рука», как его звали друзья, сильно заикался на губных звуках. Он сочинял неплохие романсы на свои собственные французские стихи. Работал он дипломатом при российском посольстве в Риме, специализировался на расшифровке тайных шифров.

Его усадьба, белая с колоннами, высилась среди деревьев на крутом берегу Оредежа напротив набоковской Выры. Почти каждый день дядя приезжал на коляске и завтракал у Набоковых, а потом задерживался в столовой и, взяв на колени маленького племянника Володю, ласкал его, а Володя почему-то не любил эти ласки и с нетерпением ждал, когда отец позовет его издали. Писатель явно хочет показать, что уже тогда рос с задатками неприятия малейшего намека на гомосексуальность. Дядя ходил, «жеманно переступая маленькими своими ножками в белых башмаках на высоких каблуках» — так Набоков описывает всегда именно гомосексуалов.

Когда племяннику было лет одиннадцать, дядя, приехав на дачу и сойдя с поезда, оценил внешность племянника, сказав по-французски: «Как ты пожелтел, как подурнел, бедняга!». Видимо, прежний облик племянника чем-то привлекал его. Тем не менее когда племяннику минул пятнадцатый год, он объявил его своим наследником. Но Владимиру Набокову он завещал только свое имение на Оредеже и миллионное состояние, а свои европейские владения — итальянскую виллу и пиренейский замок — он отдал другим: «какому-то итальянцу» и т. п. Вскоре, в 1916 году, он умер от грудной жабы во Франции, но Владимир Набоков лишь недолго побыл владельцем завещанного имения: революция отняла все, а имения в Европе, которые остались в сохранности, принадлежали другим — видимо, прежним любовникам дяди.

Таким образом, гомосексуальные влияния обступили Владимира Набокова с обеих сторон семейной общины — с материнской и с отцовской. Был еще некий Михаил Васильевич Набоков, железнодорожный служащий, который упоминается как «весьма скрытно» действующая «тетка» в полицейском доносе 1889 г., то есть за 10 лет до рождения Владимира Владимировича (Берсенев и Марков 1998; Ротиков 1998: 400). Возможно, это дальний родственник из менее знатной ветви рода Набоковых. Но гомосексуальность была и ближе. Это — тщательно прикрываемый в автобиографии брат.

11. Прикрываемый брат Сергей

Младший брат-погодка Сергей был по возрасту гораздо ближе к Владимиру, чем третий брат Кирилл. Сергей должен был оказаться лучшим другом Владимиру Набокову, но намеренное отчуждение, установленное писателем для их взрослого состояния, так проецировалось и на период детства, что в воспоминаниях брату почти не находилось места. Описывая в автобиографической книге «Другие берега» их выезд в открытом ландо с гувернанткой, писатель помнит мадемуазель на заднем сиденье рядом со своим

«заплаканным братцем, которого я, сидя напротив, иногда напоследок лягаю под общим пледом — мы еще дома повздорили; впрочем, обижал я его не часто, но и дружбы между нами не было никакой — настолько, что у нас не было даже имен друг для друга — Володя, Сережа, — и со странным чувством думается мне, что я мог бы подробно описать всю свою юность, ни разу о нем не упомянув (Набоков 1991: 89).