Другая страна

Около одного из домов миссис Скотт остановилась. Ида облокотилась на руку Руфуса.

– Здесь я вас оставляю, дети, – сказала миссис Скотт. Она посмотрела на сына. – Когда собираешься доставить эту девицу домой?

– Не знаю. Но не поздно. Она, конечно, начнет проситься, чтобы ее повели по кабакам, но не бойся, я не дам ей надраться.

Миссис Скотт улыбнулась и протянула руку Вивальдо.

– Рада была познакомиться с тобой, сынок, – сказала она. – Заходи как-нибудь еще с Руфусом. Не дичись.

– Спасибо, мэм. Обязательно вскорости зайду.

Однако Вивальдо не видел ее вплоть до похорон Руфуса: никогда больше тот не приглашал его к себе домой.

– До свидания, молодая леди, – сказала она дочери и ступила на лестницу. – Желаю, ребятки, хорошо повеселиться.

Тогда Иде было четырнадцать. Или пятнадцать. Значит, сейчас двадцать один или двадцать два года. Она сказала ему, что помнит тот день, но ему было важно, как помнит. Все это время, за которое она успела превратиться в молодую женщину, он не встречался с ней и почти забыл первую встречу. А вот теперь вспомнил во всех подробностях. Вновь вернулось позабытое чувство восторга и неловкости. А что же запомнилось ей?

«Я должен немного поспать», – крутилось у него в голове. Я должен немного поспать. Но его обступили герои книги, бросая на него полные отчаяния, мольбы и укоризны взгляды. Темный бесформенный силуэт пишущей машинки, как бесстрастный свидетель, напомнил совсем о другом – о днях и ночах, неделях, месяцах и теперь уже годах, которые он проводил без сна, предаваясь занятию более легкому и менее достойному. Вивальдо лег на живот, и тут о том же самом ему напомнил мгновенно напрягшийся старый друг. Он снова перевернулся на спину, издав протяжный вздох. Мне двадцать восемь лет, думал он. Я уже слишком стар. Он закрыл глаза и застонал. Во что бы то ни стало я должен дописать этот роман, продолжал думать он. Боже, сделай так, чтобы она меня полюбила, о Боже, сделай это.

– Какой прекрасный день! – воскликнула Ида. Вивальдо взглянул на девушку, чувствуя необычайный прилив сил, и слегка сжал ее локоть – больше для собственного удовольствия, чем по необходимости, хотя они переходили широкую, шумную, полную коварных неожиданностей авеню.

– Да, – согласился он. – День – просто чудо!

Они только что выступили из сумрака подземки – возможно, поэтому так поразил их, ослепив, солнечный свет – и находились сейчас на Бродвее, в районе 72-й улицы, направляясь к центру: Кэсс и Ричард переехали в более престижный район – «вышли в люди», как иронизировала Кэсс. Свет мощным потоком заливал город, проникая в каждый закоулок, его беспощадную силу можно было сравнить разве что с силой любви, он заставлял сверкать ярче тысячи солнц самые мрачные поверхности. Крошечные огоньки плясали на замерзших окнах высоких зданий.

Дул сильный, пронизывающий ветер, от него ярче блестели глаза, алели щеки, слегка приоткрывались губы, и вырывавшийся из них с дыханием пар казался призрачным туманом надежды на некую грандиозную встречу, с мечтой о которой жили все спешащие по своим делам люди. Веселые парни в ветровках, некоторые из них с подружками, на чьих волосах и кончиках пальцев играли солнечные лучики, глазели на витрины кулинарии и прочих магазинов, останавливались у кинотеатров, разглядывая мерцающие ролики рекламы, а их голоса, напоенные острым, режущим глаза светом, казалось, рассекали воздух как осколки стекла.

Шумные ватаги детей, громыхая роликовыми коньками, извергались боковыми улицами и с ревом неслись к своим родичам, словно давно задуманное возмездие или стрела, пущенная из арбалета.

– Никогда не видел такого дня, – сказал он Иде, и это была истинная правда. Ликование жизни затопило все вокруг, она бурлила, пенилась и готова была обернуться музыкой, пламенем или откровением.

Ида промолчала. Он не столько увидел, сколько почувствовал ее улыбку и в очередной раз поразился ее красоте. Она будто постаралась быть особенно красивой для него, да и держалась с ним сегодня приветливей обычного. Ему уже не казалось, что девушка избегает его, не пускает в свою жизнь и прячется. Сегодня она была оживленней обычного и вела себя намного естественней, как если бы решила наконец покончить с трауром. Казалось, она что-то победила в себе, приняла какое-то важное решение. Словно вырвалась из туннеля.