Другая судьба

– Как во время Семилетней войны.[30] Для нас она продлилась всего пять лет. Нам ли жаловаться!

В тот день он несколько часов забавлялся с Волком, щенком, которого принесла Блонди. Светлое будущее вновь замаячило на горизонте.

С наблюдательного пункта, расположенного в зоопарке, сообщили о продвижении русской артиллерии по Берлину.

Настал день, когда Красная армия оказалась в нескольких сотнях метров от бункера.

Гитлер бушевал больше часа.

– Этот тупица Геринг никогда не был мне опорой, морфинист, взяточник, гора жира, только и думает, как бы спасти свою шкуру и свои трофеи! Вы думаете, я не заметил, что он красится и пудрится, чтобы лучше выглядеть на фотографиях? Думаете, я не вижу, как экстравагантно он одевается – эти сизые шелковые костюмы, атласные халаты? Думаете, я не знаю, что он грабил музеи всех стран, которые мы оккупировали, чтобы набить свои закрома? Я все это знал, но прощал ему, потому что думал, что он мне верен! А этот червяк Гиммлер, слизняк с усами! Вы думаете, я не знаю, что он пытается вести переговоры о евреях в лагерях со шведом Бернадотом?[31] Пользоваться евреями, оставшимися в заложниках, чтобы обсуждать условия мира, вместо того чтобы казнить их! Думаете, я не знаю, что он готовит себе местечко при союзниках? Расстрелять! Всех расстрелять! Меня предали! Мои генералы меня предали! Армия меня предала! СС меня предали! Авиация меня предала! Промышленность меня предала! Я окружен предателями и трусами! Смерть им! Смерть!

Внезапно яростный лай смолк. Голос Гитлера сорвался. Ноги его не держали, он не мог даже сидеть. Он рухнул на стол и выдохнул бледными губами:

– Война проиграна.

Доктор Морелл хотел сделать ему укол глюкозы.

Гитлер выпрямился и уставился на него с ужасом:

– Вы хотите накачать меня отравой. Хотите помешать мне уйти достойно. Я прикажу вас расстрелять.

– Но, мой фюрер, это всего лишь глюкоза!

– Расстрелять! Отравитель! Расстрелять на месте!

Доктор Морелл засеменил прочь и укрылся в прачечной, чтобы переждать грозу.

Гитлер с ненавистью посмотрел на свое окружение.

– Я покончу с собой!

– Но мой фюрер…

– Это единственный шанс спасти мою репутацию. Если я покину мировую сцену с позором – значит я зря прожил жизнь. Уйдите! Уйдите все!

Его прошиб озноб: всю свою жизнь он говорил о самоубийстве; в эти последние месяцы даже чаще, чем когда-либо, но всегда веселым тоном – этакий порыв, утверждение жизни, знак доброго здоровья; сегодня он впервые думал об этом всерьез и знал, что сделает это. Все изменилось.

Он встал, заметив, что его шатает, и пошел посмотреться в зеркало в туалетной комнате.

Увиденное его испугало. Из зеркала на него смотрел не он, а тетя Иоганна, сестра матери. Отеки, морщины, мешки под глазами, налитыми кровью, белые нити в безжизненно тусклых волосах – такой была тетя Иоганна, когда он видел ее в последний раз. Это ошибка! Он почувствовал себя усталым и таким же старым, как лицо тети Иоганны в зеркале над умывальником.