Другая судьба

Адольф Г. и натурщица отправились в гостиницу «Стелла». Узкая, извилистая, шаткая лестница заранее обрекала на тесноту. Коридор был покрыт длинным, во весь этаж, вытертым розово-гранатовым ковром. На двери под номером 66 читалось 99: одного гвоздя не хватало и эмалевая табличка перевернулась. Железная кровать, немного низковатая. Покрывало, сшитое из лоскутов швеей-дальтоничкой. Стены цвета фуксии, местами облупленные. Ничего, что внушало бы желание, однако Адольф, донельзя возбужденный, так и набросился на нее. Она ничему его не учила. Дала ему волю. Он трудился на совесть. Она смотрела на него ни тепло, ни холодно, словно наблюдала за диковинной зверюшкой. Он думал поразить ее числом своих атак и кончил пять раз.

– А ты?

– Ни разу.

Назавтра счет был тот же.

С тем же результатом.

Она объяснила ему, что такое фригидная женщина. Пусть он успокоится. Она совсем не такая. Все дело в нем. На следующий день он уже не так спешил, дал себе время лучше изучить это тело и старательно нажимал на все кнопки и рычаги, которые должны вызывать в женщине наслаждение. Под конец она признала, продолжая игру:

– Во всяком случае, ты хоть попытался.

В следующие дни он продолжал применять эту методу. Кончал реже. Она же по-прежнему ни разу.

Он вышел из себя:

– Ты же ничему не учишь меня! Обещала научить, как дать женщине наслаждение, и не научила.

– Кое-чему я тебя научила. Ты уже знаешь, что я существую.

Прошло еще два дня; Адольф сам не ожидал от себя такого упорства. Поскольку она отказывалась назвать ему свое имя, он звал ее Стеллой, как гостиницу, в которой они встречались. Он вспоминал тень улыбки, трепет губ, краску, заливавшую на миг ее грудь. Вспоминал мимолетный экстаз, мечтательную истому, увлажнившую глаза Стеллы. Он цеплялся за все это как за знаки: настанет день, и он добьется своего, она что-то с ним почувствует. В растерянности он думал о том, как неравны силы в эти часы, проведенные вместе: для него это были часы удовольствия, для нее же нет. Думал о разнице полов: мужчине наслаждение дается так легко и так часто, женщине же редко и непредсказуемо; мужчина силен, но быстро иссякает, женщина скупа, но неистощима. Он не понимал, почему его вожделение, такое зримое, осязаемое, мощное, не передается ей. Он начал подозревать, что никакие механические приемы, ласки, проникновение, трение, трамбование удовольствия не передают: должен быть другой путь. Какой?

* * *

Когда в полночь, нагрузившись спиртным, Гитлер расстался с Рейнольдом Ханишем – он же Фриц Вальтер, – он не знал, что было для него всего унизительней. Что не смог набить ему морду? Что принял приглашение выпить и был вынужден благодарить за пиво? Или что допустил между ними сговор мошенников? Послушать его, им с Гитлером надо не драться, а, наоборот, держаться друг друга: если Ханиш – фальшивый галерейщик, то Гитлер – фальшивый художник; самозванство одного стоило калек другого. Оба хитрили и ловчили, чтобы выжить; зато между собой всегда были честны, ведь деньги делили с точностью до геллера.

Гитлер долго бродил по улицам Вены; свежий воздух, ночь и усталость прочищали мозги.

О чем он жалел в приключении с Ханишем, так это о своих утраченных иллюзиях. На несколько недель Ханиш привнес в его жизнь иллюзию признания, иллюзию славного будущего, иллюзию близкого богатства. В эти несколько недель, опьяненный, отравленный, он витал в облаках, едва снисходя до вульгарной действительности. Этих облаков ему теперь отчаянно не хватало. Он не мог простить Ханишу того, что его самое большое счастье обернулось циничным обманом.

Весь город, от мостовых до фасадов, казался отлитым из блестящего гудрона. Редкие желтые огни, от одинокого окна или фонаря, быстро меркли в густых потемках, поглощенные ночью, впитанные пористыми стенами, слабо отражаясь в морщинистых тротуарах и угасая в мутной воде сточных канав.

Добираясь до улицы Фельбер, Гитлер сочинил целую историю. Он заготовил ее для Ветти. Не потому, что хотел успокоить женщину, но для того, чтобы сохранить ее уважение, эту мечту о нем, которую она с ним делила. Он якобы встретился в пивной со своими товарищами по Академии. От них Гитлер узнал, что их, жертв Фрица Вальтера, уже трое – разумеется, все самые многообещающие студенты. Афера была провернута со всеми троими одинаково. Фриц Вальтер будто бы сбежал с картинами во Францию, где продавал их по сногсшибательным ценам, да-да. Говорят даже, что они все трое теперь очень известны, да, и высоко котируются на Монпарнасе, беда только в том, что деньги они вряд ли когда-нибудь увидят. Впрочем, они намеревались сегодня же подать жалобу, а директор Академии, со своей стороны, собирался нажать на посла Франции.

Разумеется, Ветти историю проглотила. Но не так охотно, как сам Гитлер. Он мало думал о ближних и лгал в первую очередь самому себе.

Он до того убедил себя, что снискал известность во Франции, что в следующие дни его так и подмывало рассказать об этом выходившим из поезда красивым пассажиркам, чей певучий акцент выдавал парижанок.