Другая жизнь

Внезапно срывается и убегает Алевтина. Тренер оторопело глядит ей вслед.

Куда?..

Пыжова. Гоген Петрович, людям, бывает, хочется…

Тренер. Что хочется, что?

Пыжова. Ну, это… Ну, как бы – ну, это…

Тренер (Художнику, спустившемуся на землю с лестницы). Художник, вы понимаете?

Художник. Про что?

Тренер. Не про что – вообще! Вы художник, должны понимать!

Художник. Нет…

Тренер. Вот и я – нет!.. Всегда понимал, а теперь до того не понимаю, что по ночам уже не сплю! По ночам глаза отворяю – и ни в одном глазу!.. Сон бежит, представляешь? Как вспомню, что у нас через неделю игры – и меня, как дождем. От пяток до самого лба. Хочешь, трогай мой лоб – ледяной!

Пыжова (со слезами). Ой, бедненький Гоген Петрович…

Тренер. Что делать, художник?

Художник. Не знаю… (Направляется к поролоновым матам).

Пыжова. А вы на ночь, наверно, чаю с малиной выпили.

Тренер (резко). Не выпил!

Пыжова. Да? А я тоже, как чаю с малиной напьюсь, мне тоже не спится, и тоже лежу, и потею, лежу и думаю…

Тренер. Маша, малина у вас на уме! Что у тренера за команду душа болит – такое тебе в голову не приходит.

Пыжова. Приходит, Гоген Петрович.

Тренер. Я знаю, что вам приходит!

Пыжова. Это, это приходит, Гоген Петрович.

Бегом возвращается и становится в строй Алевтина.

Вот именно то, про что вы сказали – то и приходит. Я даже Але вчера говорила: по-моему, я говорила, у Гогена Петровича душа за нас за всех жутко болит. Аля, скажи!

Алевтина. Ну.

Пыжова. Нет, ты ему словами скажи, как я тебе сказала.

Алевтина (не понимает). Чего ты мне сказала?

Пыжова. Здрасти, Аля! О чем я тебе вчера говорила?

Алевтина. О чем?

Пыжова. Про его прекрасную душу – забыла? Как она у него болит? Вообще, какая она у него? Ну, скажи?

Алевтина. Зачем?

Пыжова (все больше распаляясь). Как зачем, как зачем? Гоген Петрович не верит.

Тренер. Не верю.

Пыжова. Сделай, чтобы поверил!

Алевтина. Ну, ладно: она говорила, как будто вы говорили, что всю жизнь на команду положили, а она недостойна.

Пыжова. Аля, не так! Гоген Петрович, она… Аля, зачем искажать? Я только сказала, что Гоген Петрович отдал нам очень много жизненных сил и поэтому ему глубоко не безразлично, что с нами происходит.

Алевтина. Ты сказала, он лезет в нашу личную жизнь.

Пыжова. Не лезет, а принимает участие.

Алевтина. Какая разница…

Пыжова. Разные вещи, Аля! Когда принимает участие – это одно, а когда лезет – совсем другое! Гоген Петрович не лезет, Гоген Петрович участвует!

Алевтина срывается с места, но Тренер успевает ее перехватить.

Тренер. Куда?

Алевтина. Туда…

Тренер. Отставить, назад!

Алевтина. Да мне надо…

Тренер. Не надо, ты только была!

Алевтина. А если мне надо? Сами всегда говорите: есть такое слово – а сами… Как вам если надо – так надо, а мне, если надо – не надо… Вот надо мне!

Тренер (налившись гневом). Если надо – бегом!

Алевтина убегает.

Говорить научились! Все научились! За словом никто в карман не полезет! (Наверх, Художнику.) Художник, никто!..

Художник. Подайте мне тряпочку, будьте любезны.

Тренер (Кусакиной). Подай человеку тряпку, хоть польза какая-то! Э, да пока ты подашь! (Сам взбегает с тряпкой по стремянке.) Держи, художник!

Художник. Как вас благодарить?

Тренер. Не надо меня благодарить, я привык к неблагодарности. Капитан!

Калинкина. Я!

Тренер. Где народ?

Калинкина. А это… народ… (Растерянно разводит руками.)

Тренер. Я команды не вижу. Где журнал?

Калинкина (растерянно). Журнал…

Тренер. Ничего не знаешь! Никто ничего не знает! (Спрыгивает на пол с лестницы, морщится, как от кислого.) Все сам, везде только сам, положиться не на кого… Если сам не возьмешься, сам не сделаешь… (Художнику.) Как вам все же хорошо: сам намазюкал – по крайней мере, сам отвечаешь. По крайней мере, не так обидно! (Отдает журнал капитану.) Пиши, кто есть, кого нет!

Калинкина (с журналом в руках выходит из строя). Это… значит… сейчас…

Тренер. Дуся, быстрее, сказал, попросил!

Калинкина (поспешно). Надя Дакашина.

Дакашина молча на шаг выходит из строя и возвращается в строй.

Тренер. Как настроение, Надежда?

Дакашина неопределенно пожимает плечами.