Другая жизнь

– Да ладно, – сказала она ему тогда. – Будешь бегать, играть в футбол, а потом еще изобретут что-то, и мы сможем встретиться и узнать друг друга.

– Точно изобретут, – совсем без оптимизма согласился он.

Этот мальчик, о котором она сегодня вспоминает, рассказывал, как трудно сделать этот последний шаг в другую жизнь. Как каждая окружающая его вещь приобрела вдруг особое значение, как все вокруг хотелось взять в руки и держать, запоминая запах или ощущение.

Эти последние дни перед переходом слились для него в одну большую череду прощаний – с любимой кошкой, плюшевым медведем, родителями. Точно как сейчас у нее.

– Знаешь, – говорил он, – Как представлю, что меня здесь не будет, так и уходить не хочется.

Ленка поддакивала, косясь на подружек, но оставить такую важную тему не решалась.

– Тебе же уходить не обязательно, ты можешь остаться и быть здесь.

– Это общее решение, ради будущего, – говорил он с такой тоской, что не верилось, что это было решением вообще.

Теперь и она думала о том, что надо уходить, и теперь уже она не понимала, где взять силы и решимость, хотя и знала – это необходимо для ее же блага. Но смириться с этим не могла. Она не могла потерять этот дом – наполовину выгоревший, наполовину разрушенный, свой сад, любимые вещи, прошлое в конце концов.

Жили они с тетей в двухэтажной пристройке, очень маленькой, построенной в свое время как домик для гостей и отделенной коридором от основного здания.

В этот коридор она и вбежала во время пожара.

Теперь за ним были только остовы стен и глазницы высоких окон. Все, что осталось от ее старой жизни было здесь, в пристройке, – две спальни на втором этаже, библиотека, она же маленькая гостинная, – на первом. Да еще крохотная кухня-столовая.

Все, что было внутри этого пространства, бережно ею оберегалось – и зеленые тяжелые занавески, и маленькое бюро, купленное родителями по случаю, больше как баловство, но сочетающееся по назначению и стилю со стеллажами библиотеки, кожаным диваном в углу, мягкой зеленой плюшевой софой и однотонными креслами посредине.

Кресел было два. На одном в старые времена сидела обычно она, поджав ноги и закутавшись в плед. На другом. … На другом обычно не сидел никто, потому что мама и папа сидели на диване. Вернее сидела мама, а папа лежал, положив голову ей на колени. Это были сладкие часы бесед и телевизора, не отягощенные воспитанием, переживанием или выяснением чего-либо.

Сейчас она знала, что все так и осталось. Но видеть этого уже не могла. Как не могла видеть садик за окном, стриженные деревья, заморский цветок на клумбе, казавшийся ей всегда сказочно красивым.

Лена оборвала себя на воспоминаниях и вернулась к размышлениям об истории продления жизни.

Безусловно большой удачей было привлечение к экспериментам больных людей. Им в качестве лечения предлагалась омолаживающая сыворотка, которая должна была не только омолодить их, но исцелить от недугов.

К концу экспериментов все действия сыворотки были изучены, написаны сотни засекреченных работ и организованы тысячи закрытых научных конференций, подтверждающих ее огромную ценность. Стало понятно, что омоложение можно производить один раз в течении жизни с ограничениями по возрасту – маленьким детям не подходило такое лечение. Самый ранний возраст, 15 лет, был определен законом. Максимального возраста не было.

Многие люди избавлялись от смертельных болезней, а возможность использовать сыворотку появилась у всех. Лекарство выдавалось по предписанию врача, и имя больного заносилось в общую базу данных, исключающую возможность использования ее вторично для одного человека.

– Лена, к тебе пришли! – прокричала снизу тетя.

И далее по лестнице легкие шаги и снова предупреждение:

– К тебе медсестра!

Да, ей все еще нужна была перевязка и уколы, посещения доктора и осмотры. И все это для того, чтобы были силы уйти.

– Соня, Сонечка – это вы? – Попробовала она свой голос. Говорить до сих пор было непривычно и от этого казалось больно.

– Я, кто же еще, Леночка. – ответила Соня, появляясь в дверях.

– Врач будет завтра, ты же знаешь. А я вот сейчас перевяжу…

И она начала устраиваться за столом, открывая свой чемоданчик, звякая какими-то склянками и шурша бумагой. Что-то она ставила, что-то двигала на столе и открывала. Каждый раз Лена загадывала, в какой последовательности будут звуки – сначала склянка, а потом металлическое позвякивание или сначала бумага, и потом хлопок пакетика. И каждый раз ошибалась. То ли Соня была непредсказуема, то ли манипуляции были разными, хотя казались одними и теми же. Даже запах лекарств не менялся месяц от месяца, Лена была в этом уверена.

– О, у тебя все прекрасно заживает, – промурлыкала Соня.

И было непонятно, успокаивает она ее или говорит правду.

«Да и все равно, – подумалось ей, – Зачем мне эта правда?».

А вслух она спросила: – Как там на улице, Сонечка?

– На улице ветер… и дождь собирается. Осень…

Да, осень…