Другая жизнь (So Much for That)

Может, невозможность вспомнить – огромная милость. Поскольку будь она в состоянии помнить все, наверняка сокрушалась бы о том, что в ее душе поселилось равнодушие. Раньше ее заботило все, начиная с того, ровно ли выложены по спирали креветки на блюде, заканчивая мельчайшими дефектами на вполне законченном вроде бы зеркале. Заметив несколько царапин, Прежняя Глинис взялась бы удалить изъяны, попутно поглядывая на свое отражение во время полировки сначала пастой, потом грубой наждачной бумагой, сто, затем двести, триста, четыреста раз, усердно добиваясь безупречно ровной поверхности, вновь паста, теперь уже до блеска кусочком мягкой ткани. Это могло длиться часами, начинало ломить руки, пальцы распухали – и все ради удаления одной-единственной царапины. Ее нельзя было назвать человеком равнодушным. Теперь она не знала, что это за черта характера и как может не хватать того, о чем не имеешь представления. Беззаботность стала нормой. Остальное забыто.

Прежняя Глинис стала загадкой для Глинис Нынешней – как слегка раздражающий родственник, с которым ты немного схож и о котором составил собственное мнение лишь потому, что вы кровная родня. (Были ли они таковыми? Кровной родней? Скорее, уже нет. Ее кровь несколько раз менялась. Она уже не была самой себе родственником по крови.) Прежняя Глинис, как ей вспоминалось, любила роскошь на протяжении всего того продолжительного отрезка времени, когда не была ограничена ни необходимостью зарабатывать деньги, что было всегда важно для Шепарда, постоянно надоедливо твердящего об этом, – а ведь все это действительно имеет огромное значение, как выяснилось позже, – ни предательством собственного тела. У той женщины все было на «хорошо». (Именно этого лишилась Глинис Нынешняя. Но только с точки зрения жизненного опыта. Если обращаться к более глубокому смыслу, она, как никто другой на планете, понимала значение слова «хорошо». Глинис Нынешняя открыла для себя страшную тайну: Существует только тело. Ничего другого нет. «Хорошее здоровье» – иллюзия бестелесного бытия. «Хорошее здоровье» – освобождение от тела. Но освобождения нет. Это лишь промедление.) Такой была Прежняя Глинис – благополучная и неумолимо приближающаяся к моменту, когда болезнь захватит ее тело навсегда, движущаяся к Нынешней Глинис, начинающей путь к скорому осознанию, что она не только телесная оболочка – тогда она была телом, и больше ничем?

Она пекла воздушные лимонные пироги с меренгами, по высоте почти равные ширине. С коричневыми пятнышками вафли, бледные бугорки которых соединились в ее сознании с острыми пиками творения… Даниэля Лебискинда. (Она вспомнила. Архитектора проекта нового Всемирного торгового центра звали Даниэль Лебискинд. Восторг! Такие моменты триумфа напоминали о том «хорошем», что было в ее прошлом. Недолговечные, скоропортящиеся, хрупкие, предназначенные для того, чтобы быстро быть съеденными, такие кулинарные шедевры не были трудоемкими, словно эта взрослая женщина весь день мастерила фигурки лошадей из теста «плейдо» или строила пирамиду из детских кубиков, которую ей самой же предстояло разрушить вечером. Она выбрала для работы неверный материал.

Она воспитала детей, но Нынешняя Глинис на удивление сдержанно относилась к этому факту. Их, как и пироги, она просто сделала. Только родители считают, что это им дети обязаны тем, что они стали такими, какие есть, в те времена, когда у нее еще было свое мнение, она не одобряла такие рассуждения. Зак и Амелия – хорошие дети, с ними никогда не было проблем, но у них с ней нет ничего общего.

Она чистила вещи, чтобы они вскоре опять загрязнились. На надгробиях не пишут: «Здесь лежит… Она подметала пол в кухне».

Но именно пироги, дети и пол, как ни сложно это представить, были тем, чем Прежняя Глинис и заполняла свою жизнь. А чем никогда не были наполнены ее дни – это работа по металлу.

Самое странное и необъяснимое.

Прежняя Глинис посещала художественное училище. Прежняя Глинис была искусным мастером, и здоровье стало платой за мастерство.

Отбросив в сторону газету – даже не пробежав глазами первую полосу, – она встала и потянулась к ящику, где хранились некоторые ее работы. Вернулась к столу, медленно развернула упакованные приборы. С грустью оглядела каждый предмет, попутно задаваясь вопросом: неужели блеск может вызывать скуку? Охватившее чувство нельзя назвать гордостью, поскольку это было не приобретенное по случаю нечто ценное, чего не найти в продаже, как в странах восточного блока, где люди часами стояли в очереди в магазин, куда, по слухам, завезли лампочки. Однако смущенный взгляд на сделанные ею самой вещи заставил в душе что-то шевельнуться. Возможно, некоторое томление. Она любила мужа или, по крайней мере, не противилась его любви, как и факту существования столицы Иллинойса, Но эти металлические блестящие предметы всегда были во главе угла. Так было всегда. Именно они волновали ее больше всего в жизни. Интерес остался в прошлом, в настоящем присутствует лишь яркий блеск отполированных предметов.