Другие барабаны

И он устроил, Хани. Сегодня я проснулся в палате, под мертвой балериной.

Ее худые увядшие ноги свисали из-под марлевой юбки, я открыл глаза и вскрикнул. Голова балерины склонилась на плечо, а там, где ноги соединялись, слабо светилась электрическая лампочка. Не думай, что я сошел с ума, просто в тюремном изоляторе ремонт, рабочие ходят по коридору с ведерками и распространяют запах свободы. Лампы замотали марлей, на кроватях лежат растрепанные газеты, на моей — «А Во1а» с портретом Серхио Родригеса на первой полосе. Меня привезли сюда, пока я спал, вероятно, подсыпали что-то в чай, которым меня угостил Пруэнса — помню, что я вырубился сразу, как только вернулся в камеру после допроса.

Эта новая манера усыплять заключенных для перевозки кажется мне немного дикой, хотя и практичной. Стоит только подумать, что тебя загрузили в машину, как какой-нибудь куб замороженной трески, из которого торчат хвосты и головы, сразу становится скверно на душе, с другой стороны — я избежал мешка на голове, пинков и жокейских ухваток.

В полдень я сидел у окна, слушая, как на дне двора-колодца перекрикиваются вороны, и жалел себя, будто оставленный после уроков малолетка. Больничная палата размочила меня в два счета, прямо как тюремный мякиш, из которого я сегодня делаю себе шахматы. Из того ватного хлеба, что подают у Пруэнсы, много не вылепишь, а тут мне принесли полбуханки ржаного, и я взялся его разминать. К вечеру я вылепил пешек и ферзей, завтра займусь ладьями, осталось придумать, как всю эту братию вынести отсюда. И с кем я буду играть, если вынесу.

* * *

Для чего не воровать, коли некому унять.

Хлебный мякиш превратился в шеренгу шахматных бойцов, вот только сохнет плохо, потому что дождь льет уже два дня без передышки. Моя палата похожа на заброшенный известковый карьер, доктор пока не появлялся, а сестра зашла один раз и сразу бросилась открывать окно, как будто в палате расцвел аморфофаллус из семейства ароидных. Я вежливо заметил, что в рейсовых автобусах предпочтение отдается тому, кто желает закрыть окно, но она даже глазом не повела, дала мне какую-то таблетку и заставила проглотить, уставившись мне в лицо. Наверняка бромид натрия всего-навсего, меня ведь здесь держат за симулянта.

Толку от окна никакого, оно смотрит в кирпичную стену, не слышно ни уличного шума, ни голосов, соседей тоже не слышно, а я надеялся, что хоть в больничном изоляторе увижу людей. Как бы там ни было, сюда стоило перебраться из-за двух вещей: хлеба и параши. У меня здесь настоящая параша, Хани! С крышкой и двумя ручками, на крышке лежит рулон туалетной бумаги, просто хоть навсегда оставайся.

В душевую здесь не водят, зато приносят двухлитровую посудину с водой, а вчера я обнаглел и попросил свежезаваренного чаю, сказал, что у меня воспалился глаз, и я намерен его промыть старым русским способом. Сестра поджала губы, но чайник принесла, не сказав ни слова, а жаль — хочется поговорить с живым человеком, пусть даже с пожилой теткой с боксерскими веками.

Ладно, давай вернемся к истории с галереей, а то она растянулась и висит, как резинка у рогатки. Мне нужно собраться с мыслями, чтобы рассказать ее адвокату, иначе я застряну тут до морковкина заговенья (не знаю, что няня имела в виду, но звучит убедительно).

Не прошло и трех дней после первой встречи, как я снова увидел метиса-посланника, явившегося вместо мадьяра в кафе «Ас Фарпас». Он пришел в горнолыжной куртке с тысячью молний, и в этом наряде был еще больше похож на свинку, стоящую на задних лапках — прекрасный крап, кофейный и золотой. Я сразу подумал, что все будет хорошо, и заказал рюмку кашасы.

— Человек, который тебя выручил, уже не хочет твоих денег, — сказал посланник, — теперь мы знаем, что их у тебя нет. Твой дом он тоже не хочет, слишком много возни с бумагами. Ясное дело, можно купить нотариуса и потерять старухины условия, но это будет стоить половину дома, да прибавь еще налоги на дарение, останется медная мелочь. Одним словом, Ферро передумал.

— Старухины? Следи за своим языком.

— Это твои дела, ниньо, сеньор. Мое дело передать тебе задание. Человек, у которого твой пистолет, хочет коралловые четки со статуи тореро Бельмонте. И тебе придется их украсть.

— А целлофановый пакет с шеи мадонны он не хочет? — спросил я. — У нас в Альфаме такие вешают на статуи, чтобы их мухи не засиживали.

— Знал бы ты, сколько они стоят, не пытался бы острить, — спокойно сказал метис. — Можно подумать, у тебя есть выбор. Не забывай, что он держит тебя между большим и указательным пальцами, будто садового жучка.