Другие барабаны

К тому же он говорит со знакомым акцентом, спотыкание согласных внезапно напомнило мне Мярта и даже немного тебя, Хани. Я прислонился к стене и стал смотреть на полоску света под дверью, полоска то и дело затемнялась, чистильщик ходил по кухне и шлепал мокрой тряпкой по полу. Представляю, как удивится Байша, увидев свежевымытый пол, подумал я, и сам себе удивился — о чем я думаю? Помню, как я взялся за уборку в ту зиму, когда стал хозяином дома, отмыл гостиную до блеска, сел на стул и огляделся — чистая комната выглядела намного хуже, пол был испорчен длинными бороздами, прежде скрытыми под слоем грязи. После смерти Фабиу тетка сразу велела вывезти из гостиной рояль, и рабочие тащили его через несколько комнат, извилисто царапая вощеные полы. Она продала столовое серебро и отправилась путешествовать, открытки от нее приходили короткие, будто повестки, иногда вместо слов там были чернильные облака, обозначающие седьмое небо.

Когда меня выставили из университета, тетка узнала об этом первой, потому что я напился вдребезги и позвонил ей в Лиссабон с маленькой почты на углу улицы Вайке. Не помню, что я там орал, помню, что в кабинке было слишком тесно, и еще — как я возвращался по берегу реки и смотрел на уток, рассыпанных на льду, будто горсть черноплодной рябины. Кажется, она сказала, что не стоит так убиваться, а я сказал, что домой не поеду, лучше в армию сдамся, в Eesti Kaitsevagi, в сухопутный батальон.

Через неделю тетка приехала в Тарту, чтобы выпить со мной порто и образумить, так она, по крайней мере, написала в телеграмме. Телеграмма пришла утром, но Мярт про нее забыл, засунул куда-то, и когда я прибежал на вокзал, чтобы встретить таллинский автобус, тетки там уже не было. Водитель ходил вокруг автобуса и пинал грязные колеса, на мой вопрос он развел руками:

— Иностранка? Была тут одна, совсем раздетая, спросила, где купить сигарет, — он ткнул пальцем в сторону торговых палаток, и я увидел клочок материи, похожий на заячье ухо среди голых кустов. Тетка стояла у стены — без пальто, в белом вязаном платье, поставив сумку прямо на снег и разглядывая полуоторванное объявление, написанное от руки.

— У кого-то потерялась собака, — сказала она, — теперь она замерзнет. Господи, я и забыла, как здесь холодно. Это бесплодная ледяная земля Калевалы.

Заглянув ей в лицо, я даже испугался, она сама выглядела замерзшей до смерти, нос у нее заострился и побелел, а круги под глазами были точь-в-точь такими, как у крепко пьющего доцента Симмааса, от нее даже пахло похоже.

— Зоя, здравствуй, — я решил не подавать виду. — Собака выживет, у нее шерсть густая, а вот ты в этом балахоне замерзнешь насмерть. Надевай мою куртку и пошли отсюда.

— Я прилетела в Таллин в пальто на меху, — заявила тетка, — в нем можно в арктическую экспедицию ехать. Но, подумай, Косточка — три пересадки! Очень утомительно. Я выпила немного вина на люфтганзовском рейсе и потом еще кофе с коньяком в зале прилета. Потом я повесила пальто на спинку кресла рядом со справочным окошком, и кто-то его забрал.

Я заставил тетку надеть мою красную стеганку и повел ее в общежитие, чтобы познакомить с китаистом, он должен был ждать нас в чисто убранной комнате за накрытым столом. Утром я оставил ему денег и наказал не покупать водки, но от Мярта можно было ожидать чего угодно, так что я немного нервничал. Тетка держалась за мою руку, вид у нее был безмятежный и хитрый одновременно, мягкие торбаса делали ее ниже ростом, если бы не светлые косы, болтающиеся по спине, она была бы похожа на мальчика-шулера с картины Караваджо.

Зоя пьет? Глотает колеса? Я чувствовал, что она сама не своя, и не знал, как себя вести. Сделать вид, что я ничего не заметил? Поговорить об этом?

Подходя к нашей комнате, я услышал шум и понял, что китаист сделал все по-своему. У порога толпился народ, сизая копоть плавала под потолком, на столе было расстелено мое банное полотенце, на нем вперемешку лежали яблоки, помидоры и ломти белого хлеба из пекарни на улице Рютли. Под иглой проигрывателя шуршала пластинка PJ Harvey, взятая из моего чемодана, без спроса, разумеется. Мы остановились в дверях, я молча огляделся: ширма из неструганых полок, заставленных книгами, была сдвинута к стене, книги кто-то сбросил на пол, а драгоценный «Каталог» валялся на подоконнике, пропитываясь подтекающей из щели снежной влагой. Не слишком пьяный, но почему-то раздетый до пояса Мярт помахал мне рукой из угла:

— Я тут ни при чем, старик, они зашли на минуту и уже уходят.

— Нет уж, — крикнула от стола лингвистка, замотанная в клетчатый арабский платок. — Никуда мы не пойдем. У вас самая теплая комната на этаже. Заходи, Костас, и маму свою не прячь.