Другие барабаны

Бабушка Йоле была прижимиста и всегда заворачивала подарки сама, так что пакетик в самодельной обертке я всегда узнавал и распечатывал последним. В нем наверняка лежало что-нибудь странное, попавшееся бабушке под руку в ее комнате. Однажды я обнаружил там грубошерстные армейские носки, дырочка на пятке была аккуратно заштопана лет сорок тому назад. На бабушку никто не обижался, она могла выкинуть и не такое. Я сам видел, как в кафе на проспекте она сгребла со столика оставленную кем-то мокрую мелочь: смахнула в подставленную лодочкой ладонь и счастливо улыбнулась.

В Крещенье льда не выпросишь, говорила няня, вот что у нас за бабушка. Когда мне исполнилось шесть лет, мы с матерью перебрались жить к Йоле, не желавшей оставаться в одиночестве в заполоненной призраками квартире. Красивый муж умер, а законный сгинул на каторге, говорила бабушка, жалобно кривя губы, а я смотрел на нее и думал, что у меня все не как у людей. Один дед затерялся в тайшетских лесах, второй рехнулся и пропал неведомо куда, отца никто толком не видел, а мать выглядит старше бабушки и пахнет марганцовкой. Ты не поверишь, Хани, но так я и думал, в шесть лет у меня была на диво светлая голова, не то, что теперь. А ocasião faz о ladrão.

Теперь я думаю, что Габия послала мне куклу в тот день — или в те дни, — когда вышла замуж за моего школьного друга, на нее это похоже. Женщины делают уйму необъяснимых вещей, смешных и страшных одновременно, полагаю, что когда они их делают, то толком даже не знают, чего хотят: рассмешить или напугать.

Ведьмы, пожелавшие убить Кухулина, проткнули его собаку рябиновыми прутьями — это страшно или смешно? Письмо, которое муж моей тетки написал перед тем, как пустить себе пулю в лоб, осталось нераспечатанным, она просто не стала его читать и засунула в томик какого-то скучного поэта, кажется, Теннисона. Это она сама мне сказала, и я поверил, хотя никакого Теннисона на кабинетных полках не оказалось. За девять лет Зоя не нашла времени прочитать записку самоубийцы — это страшно или смешно? Или никакой записки вообще не было?

Женщины бывают на удивление жестокими в своих выдумках о себе самих, такого и злейший враг не придумает. Жестокость — вообще занятная штука, это что-то вроде божественного штрих-кода, по ней видно цену и силу человека, но видно только тому, кто умеет читать код.

То же самое можно сказать о таланте.

Нет, с талантом, пожалуй, посложнее: мне представляется прожектор, вроде того, что бывает в тюремном дворе или в ночном клубе, выхватывающий случайного человека острым слепящим лучом из темноты. Некоторых сколько угодно высвечивай, они остаются темными сгущениями, равнодушно бредущими в сумерках, но есть такие, что сразу вспыхивают, запрокидывают голову и долго вертятся волчком под надрывную флейту и барабаны.

* * *

Час тоски невыразимой!

Всё во мне, и я во всём.

Весь вечер думаю о том, что в этом году в Лиссабоне стало больше сумасшедших. Как будто их с рекламного вертолета рассыпали — возникают откуда-то из-за спины, хватают за плечо, кричат в преломляющем восторге: мняааа, мняааа. Старуха с площади Россиу, ковыляющая по брусчатке в красных туфлях, посылающая всем проклятья, смеющийся дядька, что бродит с отвинченным где-то огнетушителем, девица в байкерской куртке, клекочущая что-то голубям, поедая вместе с ними каштановую шелуху.

Помню, как сказал об этом Ли, а он ответил, что их всегда столько было, просто я стал на них засматриваться. Похоже, ты устал, пако, добавил он после паузы, потому что когда слишком сильно устаешь, то невольно завидуешь тем, кому весело, и уже почти согласен перейти на их сторону и отдохнуть. И с чего это мне было уставать? Я жил, как спал, а спал крепко — как в звонко-пространных сенях у царя Алкиноя. Думаю, что дело в другом: город так резко обеднел и запаршивел, что не все жители в силах с этим смириться и понемногу сходят с ума. Не все же такие безучастные тростниковые злаки, как я.

Еще я думаю о том, что выйду из тюрьмы, когда мне будет тридцать восемь.

Четыре года. При хорошем поведении и удачном раскладе я выйду через четыре года, так сказал Трута, посасывая конфетку. Ладно. Quem não tem cão саçа com gato. Кто не имеет собаки, охотится с кошкой. Когда я выйду на волю, у дома уже четыре года будет новый владелец, там все будет другое — и запахи, и портреты, и трава на крыше.

Хотел бы я знать, кому достанется мой письменный стол в эркере и деревянный монах в швейцарском гигрометре, тот, что молится на коленях, слегка надвинув капюшон на лицо, — это значит, что весь день будет накрапывать дождь. Если бы он опустил капюшон, дождь зарядил бы на весь день. Монаха жалко будет потерять.