Другие барабаны

Что касается молчания, то я научился ему у своего друга Лилиенталя. Он владеет весьма полезным восточным умением прекращать любой спор наступлением внезапной тишины. Нужно просто сидеть, сложив руки на коленях, и не произносить ни слова, важно делать это безо всякой враждебности в лице и едва заметно улыбаться. Так можно пересидеть самый опасный разговор и не восстановить людей против себя, говорил Ли, а я смеялся: вот возьмут и двинут тебе по этой слабой улыбке, что будешь делать?

— Люди на Востоке не думают, что их станут бить, — ответил тогда Ли, — этим они отличаются от людей на Западе. И не только этим. Западные люди, попадая на настоящий Восток, где англосаксонский нос видно за добрую версту, радуются друг другу, будто первые христиане на сходке. Они здороваются, тащат друг друга в бар и пьют там западное питье, заливая свою тоску по розовеющему в окне боярышнику. Восточные же люди отмечают своих краем горящего золотого глаза и степенно проходят мимо.

Ох, черт, я скучаю по Лилиенталю. Я скучаю по всем, кого я знал, по всем, кто исчез без следа, по всем, кто начинается на букву Л и наХ и на М и на Д и на Ю и на Г и на Ф и на Й, и еще по собаке Руди, которая никогда не была моей.

— Вы ведете себя недостойно, — лейтенант закрыл окно. — На очной ставке с Тотом вы совершили покушение на убийство, набросившись на упомянутого сеньора и нанеся ему увечье. Я намеревался помочь вам выйти под залог, но теперь начинаю думать, что время, оставшееся до суда, вам стоит провести под стражей. Идите и попытайтесь исправиться.

Я еле сдержался, чтобы не послать его к такой-то матери. Я и не рассчитывал на снисхождение, поверишь ли, Хани. Я даже не рассчитывал, что ты прочитаешь триста девяносто страниц романа, начатого в южной поддельной тюрьме и дописанного в Северной настоящей. А ты ведь читаешь!

Между прочим, первый Ласло, тот которому я врезал стаканом, был более выразительным, чем настоящий, одни ботинки чего стоили, и удивляться тут нечему — мне показали человека, которого я сам придумал, нарисовал театральный эскиз в четыре краски, на манер тех, что валялись на рабочем столе у Габии. Лютасу оставалось только воплотить его для пущей веселости.

Жаль, что все кончилось так быстро. Посиди я в этой картонной тюрьме еще месяц, мой дружок-режиссер, глядишь, показал бы мне и беглого отца Франтишека Конопку.

Когда утром Лилиенталь приехал за мной в Сетубал, в обсаженную тополями и пиниями тюрьму, он сидел в машине с закрытыми окнами, таинственный, будто арабский жених, показывая только смуглое запястье, охваченное белоснежной манжетой.

Охранник поднял меня в семь утра, лениво отбрехиваясь от проснувшихся воров, протащил по трем пролетам железной лестницы и привел в проходную или что-то вроде этого, похожую на шлюз космического корабля, двери в ней открываются медленно и только по очереди. Ты стоишь в тесной кабинке, опустив руки по швам, ждешь звяканья ключей со свободной стороны и смотришь на вторую дверь, пока первая спускается со шмелиным жужжанием, ровно входя четырьмя штырями в квадратные отверстия.

Потом открывается вторая — та, что попроще, — и ты видишь человека в синей форме, совсем не похожего на продувного плута Редьку с раскидаем. У настоящего тюремщика рация приколота на груди, будто черная орхидея, он то и дело касается ее губами, и тебе даже в голову не придет просить его сбегать на угол за хрустящей картошкой.

Я знал, что за меня внесли выкуп, чтобы я мог побыть на свободе несколько дней, а потом явиться в лиссабонский суд своим ходом, без конвоя. Я думал, что выйду в коридор и увижу Агне в ее хлопковом балахоне, победно улыбающуюся, решившую отсыпать невеликую горсть дирхемов, чтобы оказать мне последнюю милость. Радоваться было нечему, я шел по коридору, не поднимая головы, стараясь не думать, что сейчас выйду на засыпанную майским пухом улицу и должен буду ехать с сестрой в Альфаму — мимо лагуны со спящими лодками, мимо угрожающей выи моста, в дом, который теперь принадлежит ей, хотя и рассыпался на головешки.

Не могла же она быть такой дурой и не предъявить своего законного права на выкуп заложенной семейной собственности. Денег-то у Агне полна коробушка, думал я, получая свои вещи в окошке, похожем на газетный киоск с торчащим в нем скучающим продавцом. Получила и подожгла, зачем ей эта хибара, полная призраков?

Вещи мне выдали в прозрачном мешке, заклеенном по краю, словно пакет с уликами. В коридоре было пусто, вдоль стен стояли складные стулья, охранник махнул рукой на входную дверь, заставил меня сесть, подписать бумажку — на колене! — сунул ее в карман, повернулся и ушел. На какую-то минуту я подумал, что все повторяется, будто в дурном сне: сейчас я выйду на свет, и декорации тюрьмы покажут мне свои бесстыдные задники, заклеенные плакатами дискотек, я обойду здание, продираясь сквозь живую изгородь из испанского дрока, и уткнусь в дверь от другой мизансцены, на которой написано «морг».