Другие люди

Уже не отблески от пляшущего на поленьях огня, а еще и внутренний свет озарил лицо Алдымова. Он сдержал улыбку. – Как-то мне пришла в голову простая мысль… Удивительно простая. И только потом, по размышлении, я понял, что эта мысль дорогого стоит. В саамах нет начала воинственного, разрушительного…

– А что, что они создали? – нетерпеливо спросил Светозар.

– Об этом и речь! Человека! Они создали человека, каким ему надлежит быть! Да, их уклад, скорее всего, соответствует картине, именуемой в исторической литературе первобытный коммунизм…

– Па-а-ап, но коммунизм это же, когда все у всех будет и будет полно. А саамы это ж такая беднота, а ты – коммунизм, – усомнился Светозар.

– Во-первых, мой милый Светик, коммунизм – это, прежде всего, особая форма человеческого сообщества, исключающая насилие. Это общий труд и общее пользование результатами труда. А еще это особая форма отношения человека к природе, тоже исключающее хищничество и насилие. Социализм и мещанский рай вещи разные. Любую идею можно опошлить.

– Сейчас ты нас в правом уклоне начнешь подозревать, – улыбнулась Серафима Прокофьевна. – Ты уж нас не пугай.

– Относительно коммунизма в головах, Сонюшка, нынче страшная путаница. А призрак коммунизма на самом-то деле бродит по Европе с незапамятных времен, раньше, чем это заметили Маркс и Энгельс. Итальянцы жили в коммунах в те времена, когда у нас еще и крепостного права не было. Человечество ищет, ищет, пытается найти формулу спасительного общежития. Нельзя подгонять мечту человечества под примитивный мещанский идеал. Разумеется, в будущем жизненные потребности, и куда более широкие, чем у современных саамов, будут удовлетворяться сполна. И все-таки суть коммунизма это не насильственное сообщество людей и не насильственное отношение к природе. И свобода от рабства собственности. Вот эти три качества как раз и составляют существо жизненного уклада саамов. Их коммунизм не идеологичен, он стихиен, это исторически сложившаяся форма бытия, обеспечивающая их выживание на протяжении многих веков в суровых условиях, но без войн и вражды. Это чудесный, удивительный народ! Казалось бы, их так мало, они предназначены к вымиранию. Но их численность стабильно сохраняется. Это чудо. Скелет у них слабее, чем у финнов и норвежцев, но они выносливее, лучше переносят лишения и все напасти полярной зимы. И совершенно не показная независимость, самоуважение. Мы народ порченый. Нам ужасно важно знать, как мы со стороны смотримся, что о нас другие подумают и скажут. А вот саам от чужого мнения не зависит. Вот подлинный аристократ!..

– Похвалил! А то мы не видели аристократов! – проговорила Серафима Прокофьевна. – Аристократ знает себе цену и всем своим видом дает понять, что цена эта не малая…

– Aristos! Лучший. Аристо-кратия. Власть лучших. А наши? Если они такие хорошие, почему ж народ не бросился на их защиту? Скажут, по темноте, по дикости. Хорошо. А кто же держал их в темноте и дикости? Древний Рим. Патриции. «Патриций» от «патрон», «покровитель». Ромул, придумавший это звание, давал его тем, кто опекал бедных. Этого звания были достойны лишь первейшие и сильнейшие, опекавшие народ. И что же? Где они, «опекающие народ»? «Патриции» давным давно забыли, что значит их звание. Только о себе и только для себя! Процесс этот называется – вырождением. Лучшим нельзя родиться. Лучшим нельзя назначить. Лучшим можно только стать. Идет журавлиный клин, лебединая стая, над морем сутками идут, и первому трудней всего. Что заставляет встать первым? Что заставляет сменить вожака, а они в полете меняются, одному не выдержать? Значит, этот комок перьев каким-то неведомым нам чувством, а может быть, как раз нам-то и ведомым, сознает – я лучший, и идет вперед, берет на свои крылья удар встречного ветра. Вот и у саамов никаких князей, бояр, родовой знати… Я вижу, ты устал, я заменю тебя…

– Но кто-то должен быть во главе, кто-то должен принять решение, когда, к примеру, начать кочевье, когда идти на охоту, где разбить становище… Надо как-то и неизбежные житейские ссоры и споры разрешать… – мечтательно, словно сквозь пелену каких-то своих далеких от саамов мыслей, спросила Серафима Прокофьевна.

– Вот это и достойно удивления! Старший, ведущий у них не тот, чьи предки были когда-то сильны и безжалостны, не тот, кто получил богатое наследство, а тот, кто силен и разумен сегодня, сейчас. И удивительна способность этих людей признавать не силу, не власть богатства, а правоту… Они чувствуют правду жизни самим своим естеством. Мне иногда кажется, что они само порождение земли, тундры, в них нет и примеси лукавства, криводушия, злобы, как их нет в ягеле, в березе, в бруснике или морошке…

– Алеша, слушаю с ужасом, – вдруг отвлеклась от своих дальних мыслей Серафима Прокофьевна, – разве можно людей зачислять в ботанику? – она прижалась к плечу мужа, словно готова была искать у него защиты и от него самого.