Другие лошади

А я его люблю, когда он такой шебутной. Я его, конечно, люблю и когда он в стену кулаком бьет, но уже по-другому. Вот и ответил ему в том смысле, что если он не собирается показывать меня в зоопарке, то я согласен.

– В зоопарке! – захохотал он и пошел ставить чайник. – Вынеси-ка мусор.

Я схватил пакет, но потом вспомнил про имбецилов.

– Сам вынеси.

Папа снова захохотал и хлопнул меня по плечу. Тут мне стало стыдно, и я сказал про тех двух уродов. Папа опять нахмурился, подошел к окну, распахнул его и заорал:

– Эй вы, козлы, еще раз сына тронете, глаза на жопу натяну.

Снизу не ответили. Тогда я пошел выносить мусор сам. Имбецилов у подъезда не было. Оставалось лишь гадать, слышали они папины слова или просто куда-то свалили. Я решил, что слышали. Папа сразу вырос в моих глазах.

Когда я вернулся, он намазывал на хлеб малиновое варенье.

– Держи! Больше нет ничего.

Я стал рубать хлеб с вареньем, а папа положил мне на плечо руку и сказал:

– Завтра едем кое-куда.

– Пунштажачеия…

Это я сказал «пункт назначения».

– Русь, – веско ответил отец.

– Чего?

– Русь, сынок: есть такое место – Русь.

На автостанции папа был какой-то стремный. Сидел, закрывшись газетой и, когда мимо нас прошли два маленьких полицейских, втянул голову в плечи. Автобус за нами приехал в девять утра. Мы сели на задние сиденья и поехали.

– Так все-таки, куда же мы едем? – спросил я через час.

Папа замямлил, и я понял, что он толком и сам не знает. Однако через час, когда в автобусе осталось меньше половины народу, папа стал присматриваться и делать во время остановок порывистые движения. Наконец, еще через полчаса, он вскочил, схватил меня за руку и с криком (папиным): «Вроде здесь!» – мы выскочили из автобуса.

Та еще была деревенька. Три дома и борщевик. И я совсем уже было отчаялся, как вдруг увидел, что папа мой становится все более уверенным в себе – и вообще тащит меня за руку.

– Вот в этом доме жил один странный тип, – заявил папа. – Кажется, он тогда был с нами… Или нет… Но совершенно точно, мы подвозили его на машине. Хотя в конце его с нами уже не было. Он точно должен что-нибудь знать!

Я ничего не понял, но для солидности кивнул.

Странный тип не сидел дома, а копошился в огороде.

– Здравствуйте! – поприветствовал его папа.

Но тип даже плечом не повел.

– Эй, ты че, – просипел какой-то алкаш, который, пошатываясь, проходил мимо нас. – Это же наш… Эт-та… Любитель старины. У него же шарики за ролики…

– Точно-точно, – кивнул отец. – Я помню, что он был странноватый.

– А потом совсем тронулся, – кивнул алкаш. – Пропал на неделю, вернулся – и разговаривать перестал. Живет сам… себе… Сам в себе… Слышь, дай на бутылку.

Папа развел руками. Алкаш тут же потерял к нам всякий интерес и отправился по деревне дальше.

Стало ясно, что любитель старины ничего нам не расскажет, а следовательно, мы приперлись в эту глушь совершенно напрасно.

Настроение испортилось, и особенно скверно, что у папы снова стали бегать глазки. Упырь еще этот по деревне рыщет… Надо было что-то делать.

– А кто живет в третьем доме? – вдруг ляпнул я.

Папа внимательно посмотрел на меня.

– В первом доме – дурак. Во втором – алкаш. В третьем… – А пошли посмотрим, – решительно кивнул родитель.

Я поправил на спине рюкзак, и мы отправились в третий дом.

– Тук-тук-тук! – пробурчал папа, открывая дверь.

Меня всегда «умиляло» это его свойство. Спросит: «Можно я возьму твой карандаш?» – а сам его уже сломал.

– Тук-тук! – повторил он уже громче.

Нам не ответили.

– Смотри, сынок, – между делом вещал папа, – это деревенская изба. Та часть, в которой мы находимся, называется «заднюха». Вообще деревенские избы большие, просторные, светлые. Но жители почему-то обитают в маленьких зимних комнатках. Там темно, грязно… А ночью по полу бегают мыши.

Комнатка, в которую мы попали, была, и правда, закоптелая. Пахло в ней дождиком и прелыми грибами. Заднюха состояла из кухни, я так понимаю. Где плита из печки выпирает. Стол еще стоял у окна. Пустой, но обитый клеенкой. С ромбиками. Комната за кухней виднелась. Перегородка была сделана так условно, что даже не доходила до верха. В комнате стояли две кровати, тумбочка с телевизором, еще один стол. В углу громоздился шкаф – от пола до потолка. Хотя потолок был невысоким. Папа почти доставал до него головой.

– Эй, люди, есть кто живой?

Нам не ответили, и мы вышли обратно на улицу. Обошли дом, собираясь зайти с парадного крыльца, но на двери висел замок, такой ржавый, что ржаветь он, наверное, начал еще до моего рождения. На лавочке у дома сидел алкаш и курил папиросу.

– Я не спросил у тебя прошлый раз, а где ты бутылку-то покупать будешь? – спросил у него папа.

Алкаш степенно откашлялся и ответил:

– А к нам автолавка приезжает. Раз в неделю. Пять минут остановка. Конченная. То ись конечная. Это я к следующему заезду готовлюсь. А на сегодня у меня вот. Будешь?

И он достал из-за пазухи маленькую бутылочку.

– Видал такие? – спросил он у меня.

Я отрицательно покачал головой.