Другие лошади

Молчим. Еще молчим. Молчим еще три часа. Тут еще полицейские на проф-осмотр ломятся. «Наберитесь, – говорят, – терпения и ожидайте очереди». Здоровые все парни. Пузатые.

А врачиха у нас худенькая и одна. Остальные свинтили. Эта, наоборот, приехала. А зря приехала, честно признаться. Зачем – этого я до сих пор понять не могу.

И вот па-да-рокс.

Больница новая – врачей нет.

Эх, и ружья у нас есть, да некому стрелять. И кони есть, да некому скакать. Да и кони. Как Боря сказал, не те стали.

Захожу на прием, врачиха мне:

– Здравствуйте! У вас нездоровый вид.

Сама молодая, незамужняя. И мужика нет. Это я по глазам вижу. А я мужчина видный! Росту во мне метр шестьдесят – метр восемьдесят – не помню. Ну и весу кило восемьдесят – сто двадцать – тоже запамятовал.

– А чего ему, – спрашиваю, – быть здоровым, если я, например, больной.

– Раздевайтесь, – грустно так уже она говорит, потому что поняла, что я такой, как все.

А как все, то есть сидеть ей в девках.

А что как все, так это потому, что склочный.

А склочный – это я затаился. Потому – не люблю давать пустую надежду. А сердце мое уже отдано навеки. То есть я поступаю как человек порядочный, а она от этого грустит.

– Раздевайтесь. Надо вас послушать…

Знамо дело…

– Температуру меряем.

Сует мне градусник. Сервис все хуже. Эдак, думаю, ты меня отравить вздумаешь на почве неразделенной любви. Но молчу, молчу.

А она рецепты строчит. Я туды заглянул – мать честная! Лекарства-то одно другого дороже!

– Постой, постой, – говорю. – У тебя тут, как в стихотворении Лермонтова: смешались в кучу кони, люди…

Она как вспыхнет! Сунула мне рецепт этот самый – да и выставила вон.

– Не забудьте, – кричит, – мочу сдать!

Со смыслом кричит, конечно же.

Только я посмеиваюсь. Иду выписывать больничный лист.

Там все просто. Одно сложно: не могу все эти буквы запомнить, как колледж правильно называется. Приходится бумажку из кармана доставать: гэбэоуэспэбэоао…

Звоню на работу. Как заведение у нас правильно кличут? Кстати, извините, что сегодня я на больничном. И завтра тоже. И еще неделю.

Звоню с мобильного телефона, потому причастен к цивилизации. Телефон у меня старый, треснутый, на котором надо кнопки нажимать, а не пальцем водить.

Дома порядок. Чистота и уют холостяцкого жилища. Кот, падла, орет под дверью, но и он замурлыкает, как я дам ему молока.

Варю суп. Сегодня что? Что-что. Среда – вот что. Среда. Среда. Так, что у нас по средам. Эти говорят: по среда́м, мать их. По среда́м у нас работы на верхнем этаже. На чердаке то есть.

Вобче домик мой непритязательный на вид. Снаружи то есть. Я и взял его по дешевке. Барыга, который продавал, на меня посмотрел… С одной стороны посмотрел, с другой… «На твой век, – говорит, – хватит». Выгляжу-то я постарше, чем на сорок. Жисть помяла, что сказать. Было мялово, было. Ну и хрен с ним.

Чу! Зво́нят. Эти говорят: звоня́т. Но я на больничном, потому всю неделю мне зво́нят, даже по сре́дам. Только кому я, спрашивается, нужен, чтобы всю неделю мне звонить? Кому-то, видать, нужен.

– Здрасьте, Максима Максимыча можно?

– У нас всех можно, – с юмором им отвечаю.

А они не смеются. Ну да и ладно.

– Это врач… Да-да. Простите, забыла еще одно лекарство выписать.

Тут я, признаться, вспылил. И так пятьсот рубчиков из кармана вынь да положь.

– Вы, – говорю, – как в стихотворении Лермонтова: «И кто-то камень положил в его протянутую руку…».

– Да не расстраивайтесь, – смеется она по ту сторону. – Вам не нужно опять в поликлинику тащиться. Муж вам сейчас рецепт завезет. Адрес-то у вас какой?

Сказал адрес.

Она и трубку повесила. То есть отбой дала, как говорят.

Нынче ведь что… Если идет по городу человек и сам с собой разговаривает, все понимают: занят мобильной связью. А в моей молодости… Выйди ты на улицу, да сам с собой заговори, да засмейся, да заматюгайся… Скрутят. Наваляют. Увезут и пролечат. От чего? От всего. Для профилаткити.

Чу! Звонок в дверь.

Еще звонок.

Да иду я, иду. Звонарь. Ошибочка вышла. Ошибся в женской типологии. Может, она при живом муже… того… как без мужа? Поглядим.

Открываю.

Не. Нормальный стоит. С косичкой, правда, но это теперь как по городу одному идти с разговорами.

– Вот, возьмите. Совсем у меня женка заработалась.

Тут я и спроси, что меня мучило и покоя мне не давало.

– Мил человек, по кой ляд вас принесло сюда, в нашу тамань-глухомань?

Он хихикнул, посмотрел на меня иронически. И говорит:

– Да все как в стихотворении Лермонтова: «Я жить хочу! хочу печали…».

Ну я его и выставил. Не люблю, когда Михал Юрича зря беспокоят.

…Ем суп. Еще ем. Заедаю черным хлебом. На хлебе сало. На сале чеснок. Пузо растет. Это плохо. Холестерин, сахар в крови. Но полезно и простуда не так липнет. Вдобавок надо. Ибо я болею. Посуду буду мыть вечером. Кот жрет кости. Наливаю ему еще молока. Хорошо. Если бы у меня был голос, я пел бы в опере: «Мы пьем из чаши бытия…».

С этой мыслью я ложусь спать.