Другие лошади

Но ее не было дома. Так сказала сердитая старуха. А дальше я следил за часами.

Ее не было дома в десять тридцать.

И в одиннадцать ее тоже не было дома.

В половину двенадцатого я пожалел о том, что ничего не жрал. Ухмыльнулся.

В одиннадцать сорок пять с легким сердцем сбежал по лестнице вниз.

Она стояла в подъезде, темном подъезде, рядом с закутком, в котором хранятся коляски и санки, курила и тихо смеялась. Дверь на улицу была приоткрыта, и я успел заметить, что снова крупными хлопьями полетел снег.

Но побрел не в белый снегопад, а следом за ней по серой лестнице наверх.

Забыл сказать: она держала меня за руку.

– Ты знаешь… – начала она на кухне.

Но я сразу перебил ее. Я как-то сразу перебил ее:

– Ты же не курила, ты бросила курить, – выпалил я.

– Тебе бы мои проблемы… – процедила она сквозь зубы.

И я тогда подумал, что наш разговор меньше всего на свете похож на разговор двух влюбленных.

– Извини, икры нет, – продолжила она после некоторого молчания. – И шампанского тоже нет.

– У меня дома есть изюм и рис, – говорю я ей.

– Хи-хи-хи, – отвечает она желчно.

А я-то и не шучу. И вот задумался.

– О чем? – спрашивает она.

– Как бы тебя развеселить.

– Прочти что-нибудь из Лермонтова.

– Давай лучше расскажу, что задумал…

И не рассказал, потому что она лишь вежливо пожала плечами.

Да и есть ли что рассказывать? Если честно, то нет. И завтра будет неловко. Ну придут они. Ну наполнят бокалы. Ну посмотрят на меня. А дальше? Стану я неловким. Забормочу что-то. Руки у меня задрожат. Тьфу.

Я обвел кухню блуждающим взглядом. Наконец взгляд мой наткнулся на нужный предмет. Я вскочил и вытащил из кухонного шкафчика хрустальную салатницу.

– А спорим, что я выжру полную…

– Оливье? – брезгливо поморщилась она.

– Водяры!

Она задумалась. Потом оживленно махнула рукой:

– А давай!

…Помню – водка тяжело отдавала средством для мытья посуды со вкусом лимона. Потом я, кажется, упал. А она вскочила. Начала бегать, кричать: «Что я скажу бабке? Что я скажу бабке?». После, как всегда, моя возлюбленная кое-что придумала. И я даже успел посодействовать ее плану. Ведь у каждого человека должен быть план. Конкретно: я дал накинуть на себя куртку, вышел из ее квартиры и кубарем покатился по ступенькам вниз. Первые десять ступенек помню, а дальше что-то все более и более смутно.

Метрах в пятидесяти от ее дома заснеженный овраг. Смотрю со стороны, а она меня мертвого туда через ночь на саночках везет. Тихо-тихо скрипит снег под полозьями этих саней.

Тихо-тихо.

Перекладина

В новом училище Витька боялся совсем не дедовщины.

К дедовщине приучила школа, и Витька уже знал, что нужно делать, как говорить, как стоять и как смотреть, чтобы если и били потом, то для проформы. Более того: получить по балде было уже не так страшно как в первый, тем более во второй – и особенно в третий и четвёртый раз. И, наконец, Витька умел отличать тех, против кого дёргать бесполезно от других, которым надо вломить, причём на раз, чтобы из носа брызнуло – и ничего тебе за это не будет, ибо эти другие – случайные придурки, выпавшие из системы воспитания настоящих мужчин.

Нет, совсем не это тревожило Витьку и мешало ему спать по ночам. А когда он забывался под утро, его долговязое нескладное тело корчилось от одного и того же кошмара.

Урок физкультуры. Турник. А на турнике он, Витька, болтается, как дерьмо в проруби, не в силах не то что сделать подъём с переворотом, но даже подтянуться.

Витьку угнетала не двойка, которой ему было не избежать. Не насмешки, а то и дружный гогот класса. А чувство безысходности.

Сначала он думал, что ему нужно больше тренироваться. Бросил книги. Выспросил у вечно занятого отца, как нужно правильно отжиматься от пола, упросил купить пару гантелей. Но, во-первых, хватило его от силы на неделю занятий. Во-вторых, после этой недели ничего не изменилось. В лучшую сторону.

И он ходил после уроков к физруку. Краснея, просил исправить оценку. Говорил, что уходит из школы и не будет больше позорить класс…

Физрук был нервным, усатым и тоже, как отец, занятым. Он ничего не ответил Витьке, но поставил ему заочно тройку.

И вот – училище. Новые учителя. Новая группа – не какой-нибудь там класс. Русский – нормально. Литература – интересно. Физика – есть у кого списать. История – хоть сто порций. И… физкультура. Пока, слава богу, лёгкая атлетика.

Бегал Витька тоже плохо, но стометровку на тройку вытянул.

Да новый физрук особенно-то и не привязывался к пацанам из его потока. Потому что настоящий физрук ещё не вышел из отпуска.

– Вешайтесь, духи, – моногообещающе подмигивали старшаки. – Вот придёт Осич…

Осич явился первого октября. С ходу предложил старосте спортивной группы «снять тряхомудию», коей была назван шерстяной джемпер. Полчаса гонял парней по спортзалу. Подкалывал, с завидным упорством делая неправильное ударения в фамилиях и коверкая оные.

«Ушлёпок, – подумал Витёк. – Настоящий…».