Другие места

Однажды ночью мне приснилось, что он сидит на мне верхом. И сжимает руками мою шею. Я смеялся. У него побагровело лицо. Он злился. Я не сбросил его рук, понимая, что он не представляет для меня угрозы. Ведь я был на целый год старше. Кто же мог знать, что он окажется таким сильным. Аксель выжал из меня весь воздух. Я кричал и барахтался, но он не отпускал меня.

Аксель.

Иди к черту!

На краю кровати сидела мама и гладила мой лоб.

– Расскажи, что тебе приснилось, – сказала она.

Я помотал головой.

Она улыбнулась всем лицом.

– Хочешь лечь с нами?

– Я уже слишком большой, – сказал я.

– Нет. Еще не слишком.

– Мне скоро восемь.

– Это не важно, – сказала мама и взяла меня за руку.

Всю ночь я пролежал, прижавшись к ее спине, но так и не заснул.

Я называл отца Тихим. Но никому не говорил об этом. Хотя про себя всегда звал его Тихим. Если я долго смотрел в его зрачки, мне становилось страшно, что его тишина передастся и мне.

Однажды ночью я застал их.

Услыхал в саду какие-то звуки. Было лето, жара в доме, жара в голове. Я вышел в сад. Благоухала сирень. Теплая трава ласкала босые ноги. Сиреневый куст был похож на плащ. Я любил подкрадываться к нему так, чтобы меня никто не слышал. Страх щекотал глаза. Я снова услыхал те звуки. Мама, голая, сидела на нем, сидящем в садовом кресле. Глаза у них были закрыты, я все видел. Ее спину и бедра, его фаллос в черных устах между ее ногами. Его голова как-то косо покоилась между ее грудями, они были мокрые от его языка.

Я стоял на коленях под сиреневым кустом. Послышался его голос. Он что-то шептал, я был уверен, что это было что-то запретное. С величайшей осторожностью я пополз на коленях по траве, отдававшей мне свое тепло. Во мне пылал ужас, веки горели, я ослеп и полз на звук их голосов.

Тихий разговор.

Шепот.

Я уже чувствовал шедший от них взрослый запах.

Хвоя, сироп, водоросли.

Голос.

– Теперь я тебя знаю.

Она беззвучно смеялась.

Однажды я увидел их в супермаркете. Стоял между полками и наблюдал за ними. Обычно говорила мама, она что-то болтала на ходу, он шел и слушал, отвечал: да, нет, гм-м, о'кей. Но на этот раз они оба молчали. Снимали пакеты с полок, сверялись со своими списками. Переглядывались с почти незаметной улыбкой. Они двигались среди полок, как пловцы в синхронном плавании.

Беззвучные, восторженно таинственные.

Вокруг пенилась вода.

Не знаю, куда подевался тот безмолвный восторг. Может, это я перестал его замечать? Незаметные ласки, которыми обмениваются влюбленные враги. Может, это я все испортил?

Я отворачивался. Когда они обнимались, мне казалось, что мой взгляд погружается в какой-то извращенный мир. Думаю, это чувство знакомо всем подросткам. Любовная жизнь родителей – заразная болезнь. Беги!

Я пел. Играл на электрической гитаре. Часами повторял одни и те же гаммы. Теперь мне кажется, что это была особая форма депрессии. Мания повторения.

И сейчас, когда я это пишу, в моей голове звучат те гаммы.

И снова, и снова.

Я смотрю на свои пальцы, летающие по клавиатуре компьютера, словно они чужие, словно это пальцы человека, который никогда не играл на гитаре, не повторял часами гаммы. Я подношу руку к свету настольной лампы, трогаю кончики пальцев. Тогда подушечки пальцев у меня были мозолистые, жесткие. Теперь они стали гладкими.

Я вбил себе в голову, что повторять часами одни и те же места – это подвиг. Победа над скучным. Тот, кто не способен выдержать пытку повторения гамм, лишен этого самого.

То самое отличало интересных людей от неинтересных.

То самое отличало тех, кто чего-то стоит, от тех, кто стоит не больше, чем все остальные.

Иногда я отставлял гитару и ложился на кровать. Подушечки пальцев саднило, в них пульсировала кровь. Я был бледен. Уже несколько дней не выходил на улицу. Солнечный свет, проникавший сквозь занавески, казался искусственным. Я лежал на кровати и смотрел в потолок. По комнате расползалась какая-то бледность. Я часто лежал так часами, не в силах подняться.

– Я уверена, ты все сможешь, – говорила мама.

Попасть в футбольную команду.

Она умела заставить меня поверить в свои необыкновенные способности.

Без этих способностей я был бы таким же, как все. Никто не хочет быть таким, как все. Никто. Только не это. Лучше быть наркоманом, эксгибиционистом, пожалуйста, посадите меня в инвалидное кресло и столкните со склона. Выройте яму. Сбросьте меня в эту яму или поднимите на вершину дерева. Я буду сидеть на дереве и рычать, пока не получу золота. Я весь в золоте, оно свисает у меня с волос, висит на мошонке, прилипло к ногтям и коже.

– Я уверена, ты все сможешь.

Попасть в первую команду.

– Я уверена…

Она наполняла меня своей верой, как наполняют стакан.

Заполненный ее верой, я перелезал через изгородь и бежал на площадку к футбольному тренеру.

(Мешок с дерьмом!)

– Ты сможешь.

– Сможешь все, что захочешь.

Заключить контракт на запись диска. Поступить в Театральную студию. В мамином голосе скрывался завоеванный континент.

Я передразниваю ее голос. Восторг. Чтобы избавиться от этих слов, я извращаю звуки так, что кажется, будто я кричу в туннеле.