Другие Семь дней

Мерно постукивали колеса, вагон покачивался на стрелках разъездов, мелькали за окном телеграфные столбы, проплывали редкие облачка темного паровозного дыма да сливались в бесконечную бело-зеленую ленту таежные ели, уже накрытые первыми снегопадами сверкающим одеялом. Скорый поезд шел на восток. За двое суток в вагоне установился тот знакомый всякому русскому человеку железнодорожный быт, с бесконечными разговорами и бесчисленными стаканами рубинового чая в подстаканниках, которые только и успевал разносить солидный усатый проводник в белом кителе. Впрочем, оказавшийся в том вагоне сторонний наблюдатель сразу бы заметил отличия от обычного дорожного порядка. По коридору не носились разыгравшиеся детишки, а их не успокаивали обстоятельные мамаши в домашних ситцевых платьях. Потому что и в этом, и еще в трех других купейных вагонах поезда ехали только молодые мужчины, в военной форме с голубыми петлицами. Но вот знаки различия на этих петлицах были очень разными, у кого — скромные лейтенантские кубари (впрочем, таких было совсем немного), у кого — генеральские звезды. Но больше всего было шпал, числом от одной до четырех. Впрочем, стоявший человек в вагонном коридоре совсем еще молодой человек со спортивной фигурой относился к меньшинству. Собственно, он был один такой — мало того, что петлицы накинутого на плечи кителя украшали две звезды генерал-лейтенанта. На груди кителя гордо сверкали две звезды Героя Советского Союза, а таких людей в стране можно было пересчитать по пальцам. Человек глубоко задумался. Дым от тлеющей папиросы вытягивался в щель приоткрытого окна, но за несколько минут он так и не сделал ни одной затяжки. Лязгнула дверь купе, в коридор вышел еще один мужчина — чуть постарше, плотный, коренастый, с явно намечающейся лысиной, одетый в спортивные шаровары и лыжную куртку на молнии. Встал рядом, помолчал.

— Что, Гриша, тридцать седьмой вспомнился?

— Именно так, Леша, именно так, товарищ генерал-майор. Только тогда поезд шел в Алма-Ату, а не в Хабаровск. И Чанчунь разве что ребята Полунина могли увидеть, и то только в бомбовые прицелы. Хорошее было время… Я — капитан, ты — капитан, знай, летай да бей япошек. А теперь у меня никак в голове не укладывается. Для нас-то всего четыре года прошло… Но что мы с тобой тогда в Китае видели? Нищета, забитый народ, своего ничего нет, ни оружия, ни летчиков толковых, ни самолетов. Мы же для них небожители были. Помнишь, как в день рождения микадо налет на Ухань отбивали и двадцать самураев с неба ссадили? И как китайцы в газетах разливались, «орлиная схватка», «плач чертей и рев богов в небе»? А теперь, говорят, величайшая промышленная держава. И нас учить будут, как на новой технике летать…

— Гриш, ну ты же понимаешь, что она только для нас новая. Китайцы свои базы хранения перетрясли, нафталин с этих своих «Цзянь-шесть» постряхивали и нам отдают. А у них планеры постарше нас с тобой будут…

— Да все я знаю… Зато — почти семь сотен сверхзвуковых машин получим, и будет у нас материальная база, на которой можно летный состав учить. И ты подумай только — Сверх! Звуковых! Вдвое быстрей, чем поршневые «Яки» и «МиГи», которые мы недавно выпускать начали. И втрое быстрей, чем «ишаки». А штурмовики эти, «Фантаны Ку-5», у них и у самих пока на вооружении стоят, хотя тоже, говорят, заменять их собираются. С перехватчиками «Цзянь -7» и «Цзянь-8» такая же история. Но кому я завидую — это вот им. — Генерал-лейтенант Григорий Пантелеевич Кравченко, командир группы отправляющейся на обучение в КНР пилотов, кивнул в сторону купе, откуда раздавались громкие голоса и взрывы хохота. — ЛИИшная группа, говорят, действительно современные машины осваивать будет, «Супер-7 Гром». А пойдем к ним, а? Ты же там многих знать должен, хоть и недолго в испытателях числился, а кого не знаешь, с тем познакомлю по старой памяти. Зря я, что ли, три года в ЛИИ протрубил? Ты же по-прежнему в широких штанах, никто и не заметит, что у тебя от одного слова «сверхзвук» коленки дрожат!

Оба генерала дружно рассмеялись. Пристрастие Героя Советского Союза Алексея Сергеевича Благовещенского к казацким шароварам «шириной с черное море» было хорошо известно всему контингенту советских добровольцев в Китае, равно как и его абсолютное бесстрашие. Воевал Благовещенский расчетливо и хладнокровно, имел семь сбитых на личном счету и шестнадцать — в составе группы, причем командовал так, что его группа всегда имела минимальные потери. Но на вопрос, чем ему так полюбились широкие штаны, капитан Благовещенский с неизменно мрачным выражением лица отвечал, что в них подчиненным не видно, как у него от страха дрожат колени.