Другие (СИ)

Через 3 месяца после этого ребенок перестал ходить, атрофировались мышцы, усилился кашель — с кровью и слизью. Появились страшные боли. Ребенок перестал есть, стал задыхаться от всего этого. Через месяц у него не осталось сил, даже кричать и плакать. Мы с мамой почти не отходили от него.

Он постоянно находился на обезболивающих, но они лишь уменьшали его боль, а не убирали совсем. Он перестал разговаривать, только хлюпал всей этой гадостью.

Еще через две недели мой сын в возрасте 3,5 лет умер у меня на руках. Мы так и не узнали, от чего точно он умер: задохнулся, захлебнулся ли всей этой жижей из легких, сердце уже не выдержало, от голода или от обезвоживания. Это мы уже никогда не узнаем. Да и не зачем. Это самая ужасная смерть, какая только может выпасть человеку.

Я не знаю, за что Бог послал моему сыну такую страшную смерть!!! Я всегда считала, что самое страшное знать, что ты умираешь. Знать сколько тебе осталось. И умирать долго мучительно и самое обидное, что все твои родные будут мучиться вместе с тобой. Пережить такую смерть тяжелее всего.

Я до сих пор не могу понять, если было суждено моему сыну умереть, почему его не могла сбить машина? Почему он должен был умирать так??? За что маленькому невинному ребенку такие мучения?

Я уже практически выла, вспоминая весь тот ужас, которым нам пришлось пережить. А Габриель сидел тихо–тихо и тоже почти плакал, хотя и не способен на это. Он все крепче и крепче меня сжимал.

Хотя фактически я должна была быть к этому готова, но я не выдержала. Я никак не могла всего этого понять! Я неделю плакала и кричала, что это не справедливо. А потом решила, что хочу к нему, подальше от всех этих ужасов. Я тогда была такой уставшей от всего этого, что у меня не было больше сил бороться.

Я села на свой мотоцикл, выехала на магистраль и въехала на бешеной скорости в первое мне попавшееся здание. Я абсолютно не смотрела куда ехала. Мне снова не повезло — этим зданием оказалась прокуратура. Естественно вызванная ими скорая помощь была на месте уже через две минуты.

В очередной раз, очнувшись в реанимации после четвертой клинической смерти, я не знала радоваться мне или ругаться.