Другие. Возрождение

— Как же я хотела этого, — прошептала она, будто выхватывая слова из фразы, — тебя…

— Ты же моя, птичка. И только.

Желание было таким сильным и отчаянным, что я испугался потерять контроль над ситуацией и выйти из тени. А Ада только провоцировала меня, заставляя своими ладонями мою ладонь опускаться ниже. Свободной рукой я чуть прихватил её за шею и прижал к себе. Она немного выгнулась и задышала часто, неглубоко, повинуясь моим движениям. И снова огонь, тот самый нестерпимый огонь в груди, рвущийся навстречу Фениксу.

Ада так сладко простонала, что я решил больше не церемониться, устроил нас на сиденье и отпустил контроль, будь, что будет. Телесные ощущения сливались с ощущениями сущности, заставляя сознание взрываться сотнями чувственных огней. Птичка что-то хрипела, закусив свою же кофту, попавшуюся под руки и со всей силы пыталась ухватиться за что-нибудь. Эмоций и горячности в ней только прибавилось с момента нашего расставания. Я так ждал её, сотни раз представлял, как мы встретимся, как снова будем спать в одной постели. Мне до последнего момента хотелось верить, что она только моя и всегда ей останется. Если бы не Льё…

— Птичка… — шепнул я, касаясь губами горячего ушка, когда Ада чуть успокоилась после того, как мы немного притормозили.

— Не отпускай, — ответила она, обхватывая мои руки и целуя их.

— Ну-ну, ты чего?

— Мне страшно, Ден. Всё время страшно. Ты помнишь, да?

— Да, лапушка. Да. Поэтому ты не будешь оставаться одна ни на минутку.

— Нет! Оставаться с тобой. С тобой хочу, — Ада вдруг расплакалась. Снова. Я растерялся, не понимая, что могу сделать. И делал то, что помогало ей тогда, в самом начале: осторожно гладил по волосам, ласково целовал и как мог пытался передать чувство спокойствия и умиротворения, поделиться своей внутренней уверенностью и огнём.

Нас окутало облако лёгкого тумана, чуть поблескивая крошечными искорками моего огня, и Ада откликнулась. Её ладошки тоже сверкнули, она затихла, удивленно рассматривая их, и растерянно обернулась на меня. Я же всеми силами пытался не выйти из тени окончательно, вернулся, и улыбнулся ей в ответ.

— Что это? — благоговейно спросила Ада.

— Не знаю. Похоже, в тебе есть частичка моей сущности, — сказал я и только догадался, что это может значить.

— Денеб? — она беспокойно зашевелилась, пытаясь осмотреть себя, и изумленно села.

— Не спрашивай, я сам не очень понял, что сказал, — я помог ей одеться и перебрался на переднее сиденье. Ада последовала за мной.

— Кажется, я не могу сказать этого вслух, — проговорила она, когда мы снова поехали.

— Я тоже, — мои руки слегка дрожали, и, чтобы не терять самообладание я внимательно следил за дорогой, просто не сводил с неё глаз.

— Ден, пожалуйста, ничего не говори Льё, пока мы сами с тобой не разберёмся, — встревожилась Адочка, подбираясь ко мне. Я не удержался, и взял её за руку, крепко сжав.

— Никому. Это наше с тобой дело, лапушка. И, боюсь, что если кто-то узнает, вне Буфера, я имею ввиду, то дело может принять совсем не тот оборот, который могло бы… Ада! — мы уже были около дома Льё, и я остановился. — Я сделаю всё, чтобы уберечь тебя от чего угодно. Даже от Льётольва и твоих чувств к нему.

— Мне нужно разобраться, Ден. Понять.

— Как знаешь. Я всё сказал, что хотел.

В квартире Льётольва гуляло эхо: он любил минимализм, поэтому мебели здесь почти не было. Вдоль стен гигантской комнаты-студии стояли чистые полотна и картины, несколько мольбертов пристроились у окна, там же, на полу, лежали краски, у другой стены ютился кухонный уголок с плитой, холодильником и барной стойкой. Пустота. И только в углу крошечная дверь в спальню.

— Эта квартира совсем не похожа на Льё, — удивленно шепнула Ада.

— В смысле?

— Ну… Он кажется совсем другим, его хочется видеть в изысканных интерьерах…

— А… Нет. Настоящий Льё вот такой — холст, на котором что-то нужно написать. Он неотделим от своего творчества. Всё остальное его мало волнует. Только он сам и картины. Истинный экзистенциалист. Уникальный в своём роде.

— Так странно, — она нерешительно открыла дверь в спальню.

Мне обстановка была хорошо знакома, сколько времени мы провели тут вместе с другом, обсуждая всякую ерунду и серьезные рабочие планы… Узкая кровать, шкаф, встроенный в стену, а вместо тумбочки у кровати табуретка. Обычная деревянная табуретка, выкрашенная Льё в белый цвет. И три окна. Ада сразу подошла к ближайшему, с интересом рассматривая вид.

— Будапешт напоминает…

— Ага, Льё из-за этого и выбрал квартиру. Скучает он.

— М?

— Он же родился недалеко от Будапешта и жил там довольно долго.

— Надо же… И ни слова не сказал, — Ада переходила от одного окна к другому, пока я собирал вещи.

— Это ж Льётольв, что ты хочешь от него? Спросила бы, может и ответил. А так он не любит говорить о себе.

— Вы с ним больше, чем братья, да? — бросила Ада невесомый вопрос и упала на кровать, раскинув руки.

— Не знаю. Можно и так сказать, наверное. Когда столько лет проводишь рядом с кем-то… А мы ещё и работали вместе, да и сколько раз я его вытаскивал… Спасал. Мы проросли друг в друга, на полном серьёзе. Так что…