Другие. Возрождение

День близился к вечеру, когда мы вышли на набережную и двинулись вдоль реки. Мне нравилось наблюдать, как неспешным течением воды несут себя куда-то далеко. Куда? Зачем? Они совсем как я — просто движутся, ничего толком не понимая. Я приняла решение, совсем не представляя себе последствий. Мне не так уж и много лет, впереди ещё долгие и долгие годы, которые нужно чем-то заполнить.

А Льё, кажется, наслаждался моментом: он с нескрываемым удовольствием и лёгкой мечтательной улыбкой смотрел на реку. И от этого его странной формы глаза становились невероятно красивыми, даже мне, не любителю рисовать, захотелось изобразить их красками на холсте. Нет, Льё вовсе не Ужас. В жизни он совсем другой.

— Чего смотришь? — улыбнулся он мне.

— Нарисовать бы тебя.

— А ты умеешь?

— Не-а.

— Забавная, Ада… — он снова улыбнулся и остановился, облокотившись на ограждение. — Красивая река, да? Величественный Дунай. Altissima quaeque flumina minimo sono labuntur².

— Насколько мы глубоки, Льё?

— Судя по количеству шума — не очень, — он рассмеялся. — Не стоит всё понимать так буквально.

— Но ведь в этом есть смысл? Ты кичишься своей свободой и своенравностью. Разве это не тот самый шум?

— Кто знает, Ада, кто знает… Я не Ден, и даже не Марсель, мне нравятся и внимание и тишина в равной степени. Так что себя ассоциировать с Дунаем я бы не взялся.

Мы снова пошли вперёд, только теперь гораздо медленнее, сливаясь с гуляющими парами и семьями. Я рассчитывала прогулять до самой темноты, чтобы вернуться домой и лечь спать, а утром уже быть в аэропорту.

— Напомни мне завтра позвонить в булочную.

— Зачем? — удивился Льё.

— Сказать, что я не выйду на работу.

— Ты что, работала? — он недоверчиво всмотрелся в моё лицо.

— Ну да. Хотела попробовать жить обычной жизнью, это же мне и предстоит теперь.

— Но почему булочная?

— Больше не брали никуда, — я развела руками и для убедительности ещё и плечами пожала.

— В Москве найдём тебе дело поинтереснее. Булочная, — хохотнул Льё, напомнив мне неожиданно Дена.

Как-то незаметно мы прошли всю набережную и продолжали неспешно брести дальше. Солнце садилось, и я залюбовалась видами позолоченных его лучами домов. Этот неожиданно показавшийся уютным город успокаивал меня своим противоречивым видом, своим странным, ни на что не похожим духом. Он одновременно казался родным, но и далёким, чужим. В нём соединялось всё — мрачность готики, как мрачность моей работы; лёгкость небольших жилых домов, иногда затянутых зеленью, как мои фантазии о другой жизни; тени неоднозначного прошлого…

Мне вдруг захотелось подойти ближе к воде. Я бросила Льё одного и побежала навстречу тихому и спокойному в этом месте Дунаю. Тёплый весенний ветер играл подолом юбки, я распустила волосы, чтобы и они почувствовали свободу и силу реки. Жить в тени хорошо, привычно, но вне тени я — настоящая. Закрыв глаза, приготовилась к выходу. Пусть это будет минутка — нужно ощутить своё новое крыло.

Удивительно, но никакого головокружения, ничего привычного, только едва ощутимое покалывание в кончиках пальцев, и я — вышла из тени. Оглянулась и от восторга у меня перехватило дыхание! Крылья! Такие невероятные крылья Феникса, искрящиеся, огненные. От прилива сил показалось, что я могу взлететь: никогда не ощущала в себе такого внутреннего размаха и желания объять необъятное. Эйфория. Настолько сильная, настолько глубокая и яркая, что даже ладони начали светиться. Ещё мгновение, и я вспыхнула бы вся.

— Адочка, — мягко произнёс Льё, встав рядом. — Спокойно…

— Льё! Ты видишь это?! Невероятно!

— Красавица… — в его глазах отражался огонь, как и в водах Дуная. — Самый прекрасный Феникс на свете.

— А сила? Ты же можешь её чувствовать, да?

— Да… Хорошо, что мы тебя случайно вытащили из лап Сёртуна.

— И забрали себе…

Я вернулась в тень, и, оглушенная бесцветным миром вокруг, поплелась прочь от берега. Льё догнал меня, и в полном безмолвии мы вернулись домой, когда уже почти стемнело.

Никто не стал включать свет или говорить. Молча, следуя негласному плану, мы разошлись по квартире. Я отправилась на кухню, чтобы выпить воды, а Льётольв — в комнату, наверное, спать. Ранним утром нам нужно оказаться в аэропорту имени Ференца Листа — красиво и даже немного романтично, учитывая любовь Льё ко всему эстетичному. Мне неожиданно вспомнились мотивы самого известного этюда Листа соль-диез-минор. Обычно я не запоминала названий того, что слушала, но эта мелодия ассоциировалась с периодом полной свободы, когда я потеряла друзей после очередного задания, и прилетела в Вену, чтобы на пару дней отключиться от мира. Вечером забрела в концертный зал, взяла за несколько минут до начала выступления последний билет на самый дальний ряд и слушала музыку. Минор — грустная тема, а диез всегда в моей голове значил что-то бодрое и веселое, ведь он призван повышать ноты. Вот и в моей жизни случилось странное — грустное и обнадеживающее одновременно, такое же противоречивое и простое, как этот этюд.