Другое детство

Я уже запамятовал о том, что не принимал участия в сражении, и шёл, исполненный гордости и радостного осознания — теперь я не один. На радостях я забыл о своей роли отличника: — Артур, давай завтра не пойдём в школу, а поедем ко мне на дачу.

Сегодня уедем, а завтра вечером вернёмся.

— Ты чё, чел, что я родителям скажу. У тебя там, небось, и телефона-то нет.

— Есть телефон на улице. Но он зимой не всегда работает…

— Ну да, «не всегда работает», — передразнил меня Артур, — давай лучше ко мне поедем, не возвращаться же в школу в таком виде.

Артур жил далеко. Нужно было ехать на автобусе, потом пересесть на трамвай — поездка заняла почти час. Его район мало чем отличался от нашего: такие же многоэтажки, много хрущёвок, расставленных, как консервные банки в витрине универмага. Я подумал, что «С лёгким паром!» не обязательно было разносить по двум городам — тут в своём дворе легко ошибиться домом. В одной из таких хрущёвок и жил Артур.

Мы с мамой очень редко ходили в гости, поэтому я не часто бывал в чужих квартирах. А если и бывал, они все были похожи на нашу: такой же сытый советский быт, пусть даже и разбавленный бедностью последних лет. Эта скудость в основном касалась наполнения холодильников, а также всякой новой техники. Серванты ломились от фарфора и хрусталя, а стиральная машина была недоступной роскошью. Вместо кино мы ходили в видеосалоны, где стоял обычный кинескопный телевизор, подключённый к видаку, на котором крутили боевики с Джеки Чаном, озвученные гнусавым мужским голосом.

Съёмная квартира Артура была полной противоположностью всему, что я видел раньше. Она была неустроенной и неуютной. Старую мебель, за которой никто не ухаживал, расставили непродуманно и неудобно: большой диван громоздился посреди комнаты, старый буфет закрывал часть оконного проёма, зато напротив дивана расположилась новая стойка с телевизором, о которой так мечтала моя мама (без всякой надежды купить её). Повсюду валялась одежда, журналы, какие-то коробки. На полу лежал большой палас неопределённого цвета, покрытый слоем не то шерсти, не то пыли.

Маленькая кухня с когда-то белой мебелью производила ещё более удручающее впечатление. На стене не красовалось панно с лебедями из керамической плитки, на столе не стояла хрустальная ваза для фруктов, на полу вместо линолеума или паркета тускнел местами побитый кафель. Зато повсюду стояли пустые пивные бутылки и блюдечки с окурками, грязная посуда и остатки недоеденных бутербродов. При этом квартира Артура была полна той техники, о которой мы и мамины друзья даже думать не могли: видак, двухкассетный бумбокс, телевизор с дистанционным пультом, радиотелефон и даже микроволновая печь.

Артур ничуть не кичился всем этим богатством и не стеснялся условий, в которых жил. Я думаю, он даже с некоторым презрением относился к нашему законсервированному мещанскому довольству.

Он открыл бутылку пива с таким видом, как будто для него это нормально — побаловаться пивком после школы, и предложил мне, но я отказался с искренним возмущением. Я не представлял себе, как в нашем возрасте можно пить алкоголь и какими ужасными последствиями, самым безобидным из которых должен стать алкоголизм, это может обернуться. Впрочем, он сделал это скорее из желания эпатировать меня, чем из привычки пить — бутылка осталась стоять на столе, а потом пиво было вылито в раковину, чтобы родители ни о чём не догадались.

— Ну что, чел, давай музыку послушаем, чем так лежать?

Несмотря на давнишнее обещание, Артур до сих пор не принёс кассеты со своей любимой «Алисой». Сегодня был первый из сотен дней, которые мы провели у него дома, лёжа на диване рядом с включённым магнитофоном. Не могу говорить за Артура, но я обычно не прислушивался к тексту и даже мелодии, отключаясь от реальности и думая о чём-то своём. Но в тот, первый, раз я действительно вникал в музыку, надеясь, что она раскроет мне душу и характер моего друга.

«Алиса» мне не понравилась. Музыка была тяжёлой, грубой и даже слов было порой не разобрать — то ли из-за того, что гитары заглушали Кинчева, то ли потому что Артуру слишком часто ставил эту кассету. Тексты казались бессмысленным набором слов, пытавшихся создать вычурно-пафосное настроение. Я подумал, что эта музыка действует, как водка на алкоголиков: позволяет забыть, кто ты, и погружает в мир ощущений, созданный кем-то другим, но выдающий себя за твой собственный.

Это были песни тех, кто потерялся, кто не доволен настоящим, но не видит будущего, кого выгоняли изо всех школ, кто живёт в хрущёвке без единого фарфорового сервиза, но с магнитофоном, чтобы слушать, и слушать, и слушать одну и ту же кассету.