Другое детство

Я дёрнул плечом, чтобы сбросить его руку, но он больно ударил меня в живот, так, что я согнулся. Кто-то толкнул меня сзади, я упал на колени, и они стали не сильно, но ощутимо пинать меня ногами. Поскольку я не оказывал сопротивления, а избивать меня всерьёз никто не собирался, это занятие скоро им надоело, но отпустить меня слишком быстро было неинтересно. Бугай взял меня за плечи, приподнял и повернул к себе: — Слышь, ты, пидор, а хочешь у меня отсосать?

Пока один из его друзей держал меня за плечи, он расстегнул ширинку и вытащил из неё свой толстый чёрный член. Никакой эрекции у него, конечно, не было, но он под всеобщий хохот стал трясти им перед моим лицом, приговаривая: «Ну, давай, детка, ты же этого хочешь».

— Ладно, Никитос, пошли на хуй отсюда, а то вон какие-то старухи уже пялятся, щас ментов ещё, блядь, позовут, — сказал тот, что держал меня за плечи и тут же закричал в сторону, Ш что вы, блядь, пялитесь, пошли на хуй отсюда.

Никитос застегнул ширинку, пнул меня напоследок коленом в грудь, после чего вся компания исчезла так быстро, как будто мне всё приснилось.

Хорошо, что не было Артура. Он бы не остался в стороне, и ему бы досталось больше, чем мне.

Надо было вставать: прохожие начали на меня оглядываться. Где они раньше были и куда смотрели, интересно? Мне захотелось крикнуть что-нибудь злое в их адрес, как это сделал один из спортивных костюмов, но я промолчал, отряхнулся и поплёлся к трамваю. Пидор. Так меня не называли даже в младших классах. А если и называли, то неосознанно, до конца не понимая, что это значит. И только сегодня это определение, от которого я старался бежать, вылезло на свет, и я впервые открыто посмотрел на него. В моей маленькой жизни начиналась новая эпоха.

Теперь я стал взрослым. Это случилось как-то незаметно. Взрослость моя определялась не отношением окружающих, а скорее, неким самосознанием. В детстве постоянно думалось: «Вот когда стану взрослым, мне разрешат допоздна смотреть мультфильмы». А теперь больше не было повода так думать, потому что детство окончательно испарилось вместе с мультфильмами. Появились другие временные зарубки: «когда я закончу школу», «когда я найду работу», «когда я буду учиться в институте». Я ещё не знал деталей, но не было сомнений, что рано или поздно всё это со мной случится. Лучше, чтоб быстрее.

Я по-прежнему учился в школе, но последний звонок уже звучал в моих ушах и очень скоро должен был прозвенеть наяву. Не то чтобы я ненавидел школу: в старших классах учиться стало легче, и отношения с одноклассниками выстроились более-менее приятельские. Но хотя у меня и был Артур, я чувствовал отчуждённость между мной и остальными. Они были посторонними. Мне казалось, как только я сойду, не обернувшись, со школьного крыльца, передо мной мгновенно развернётся новая удивительная жизнь, полная забот и трудностей, но они будут оправданы радостями и открытиями. Я встречу новых людей, которые ничего не знают о моём прошлом, и мне будет легко придумать новую легенду и нового себя.

Я стал достаточно взрослым и полностью отдавал себе отчёт в том, что я не такой, как все, но не в том смысле, в каком думал об этом раньше. Я всегда был самым слабым, изгоем, шибздиком, мудилой и говнилой, но при этом я не считал, что действительно отличаюсь от своих одноклассников в широком смысле этого слова. Руки, ноги, славянская внешность, бедная ношеная одежда и весь спектр оценок в дневнике. Но с некоторых пор я стал понимать, что внутри меня кроется не просто змей-искуситель, заставлявший меня регулярно заниматься грязными «делишками», как их называла мама, но что змей этот был особым. Я не знал ничего про остальных, но был почти уверен, что Артур страдает тем же пороком, что и я. Но порок его отличался от моего нюансами — на это проливали свет бесчисленные девушки, проходившие через его руки. Я ощущал — что-то происходит внутри меня, но мне пока было страшно дать этому название. Я не хотел думать об этом, боялся задавать себе вопросы, на которые, знал, ответов не будет. Но незаданные, они мучили меня ещё больше. Оставаясь погребёнными где-то в глубине моей души, они давили изнутри, как пар в кастрюле с плотно закрытой крышкой, грозясь вырваться и разрушить меня до основания.

Эта моя необычность проявлялась повсюду: в том, о чём я думал, занимаясь «делишками»; в волнении, которое во мне вызывали греческие скульптуры в музее или люди на пляже. Да что там говорить, не просто скульптуры и люди, а мужчины, были ли они из плоти и крови или же из мрамора. Я отводил глаза и старался не замечать пробегающую по телу дрожь.