Другое настоящее

– За что Лютаев убил мою маму? За что? За что он ее? За что? Что она ему сделала? Зачем? За что?

Зачем, Март. За что. Я не знаю. Зачем, Март. Я не знаю. За что. Март. Март!

– Простите. Я не знаю.

* * *

Не прислоняться. Там шипы вот такенные, проткнет сам не заметишь как. Думал, пальцы, глаза, плечи? Думал, теплое, мягкое? Не прислоняться, тебе же каждое утро вдалбливали, и по вечерам тоже, а ты читал и смеялся в себя – херня, канцелярщина, как «не забывайте свои вещи» и «уступайте места инвалидам». А вот еще висишь ты такой на поручне и от нечего делать переставляешь местами буквы: не ронять-не принять-не понять, а она говорит – не я. То молчит, как будто вообще не здесь, и вдруг – «не я», выстрел тебе в висок. Волосы взъерошиваешь, крепче к себе прижимаешь, но в руках пустота, куртка эта еще с заклепками, провод от наушников… А ты в ответ опять со своими тупыми приколами, хотя по глазам видишь, что она тебя за них презирает, и вот та самая первая игла в плечо, но пока что мягко – ш-ш… – ранение не смертельно, всего-то несколько капель на затоптанный пассажирами пол.

Кстати, здесь, на «Соколе», люди чаще всего падают на рельсы. Никто не знает, почему. Просто факт. Если смотреть наверх, голова немного кружится…

Короче, жить можно, она как бы рядом, и ты во все это веришь, пока не открываешь дверь, а за ней темно, как в том долбаном туннеле, только нет никакой поездки из точки А в точку Б, зато есть двое – там, в темноте. И падение. Ее. Твое. Ваше. Смотришь на них, смотришь, смотришь. Убил бы, но только хватаешься обеими руками за ту штуковину, что торчит у тебя из груди, и пытаешься вспомнить слова, и пытаешься вспомнить, и пытаешься, но чтобы кричать, кричать, кричать, нужен голос, голос, голос, а у тебя его нет.

Ветер в лицо. Полупустая. Мать наверно уже дома. Телефон на беззвучном.

Ты собираешь в ладони то, что из тебя вытекло, и пытаешься вернуть обратно. Потом плюешь и оставляешь как есть. Идешь по улице от столба к столбу, спотыкаешься, падаешь, ловишь спиной чье-то «пьянь малолетняя», встаешь на колени, шаришь по карманам в поисках сигареты, пальцы слипаются, ты оттираешь их снегом…

А, они эту ветку прорыли напрямик через кладбище. «Сокол», короче, это чьи-то бывшие могилы.

Ну, живешь ты дальше, жрешь, пьешь, с виду такой же, как был, делаешь вид, что жив, все тебе вроде бы верят, и ты сам себе уже начинаешь верить, а потом раздается звонок в дверь – и ты по звуку понимаешь, что открывать не нужно, ты чувствуешь каждой клеткой, ты знаешь, что ждет тебя на той стороне, но все равно говоришь.

Да. Да. Иду. Привет. Вы ко мне?