Другое небо

На светотени мёрзнущих плечах,
на зимнем дне в зажмуренных очах
и сне его — не раскачать, не сдвинуть:
любой рычаг погнётся — прислони
к вступающему в наши дни
отсутствию, к его непобедимой

чугунной хватке — крепче дланей нет —

на всём теперь, как снег
нетающий — его исчезновенье,
касается ладонь виска
и затухает резкого свистка
сверлящая команда к отправленью.

Он входит в переполненный вагон.

Вокруг него таких же легион
с остывшей кровью. Сомкнутые вежды
и переполненность не делает помех,
а места — ровно столько же для всех,
как до него, до них и прежде.

Пространство в этом худшем из миров,

в которое все наподобье дров
вносимы — расширяется всё больше,
и отсвистев к двенадцати часам,
кондуктора, не склонные к слезам,
флажками в божьей шевелят пороше.
Не говорю ему «усни», и так
он спал — и он не подал знак
нам явственный, но выйдя вон из простынь —
прошёл над крышами, неслышно, как звезда,
на тот тупик, что мерно поезда
по снегу в выдышанный отсылает воздух.

II

«Отравлен хлеб и воздух выпит»…

О. Мандельштам

«…холодным ветром берега другого»…

И. Бродский

Там весь двор замшел, волосом порос,
мой табак сипел, серых папирос

я глотал дымок, комковатый яд,

я понять не мог: да на кой я ляд

скучный воздух пью или тюрю ем,

каблуками бью по каменьям тем?

Я свечу палил, ночью горбился,

но меня спасли те два голоса:

говорил один тёмным табором,

он меня водил к небу за руку,

а другой тащил от камней в волну —

море разделил и повёл по дну.

III

Он открывает дверь, вешает свой куртец,
веник берёт, заметает в совок песчинки.
Это чужая квартира, он здесь на время жилец.
Он не даёт телефон, но постоянно звонят кретинки.

Однажды приходит седой, красногубый поэт,

с ним какой-то шустряк, щёлкающий «минольтой».
Он понимает не сразу, что попадает в бред,
что в этом бреду не больно.

В вазах сохнут цветы, уставшие от похорон,

лёжа у гроба они шли параллельным ходом
к острову на восток, куда отплывёт паром
с вытянутым плашмя, припудренным пешеходом.

Если в профиль смотреть — покойный английский лорд:

лоб в полглобуса, рот сжат чересчур уж твёрдо,
но не вставайте рядом, холод вас проберёт,
будто кто-то столкнул в ледяную воду.

Вот какая она… сплющившая лицо;

из остывшей крови родовое еврейство
вышло, как партизан из волынских лесов,
чтоб, подбородок задрав, плыть к волне веницейской.

Вся эта жизнь и смерть, весь их размах и вес,

опустились к живому новым объёмом в рёбра,
вот и томит его эта густая взвесь,
но начисто выметен пол, прах кропотливо собран.

IV