Другое Распятие

в поисках подходящего надгробия.

Нам стоило огромного труда,

Отличить неподобающее

от Сиятельного Преподобия.

И попробуйте только нас задержать,

Истерическими выкриками:

«У вас не оплачены кредиты!»

Нам есть чем из Поезда вам помахать

И хором ответить: Иди ты…

Умчимся отсюда, положив конец

Кащееву мёртвому царству.

Вернёмся и скажем: Здравствуй, Отец!

Солнышко красное, здравствуй!

Голой белой и холодной…

Голой белой и холодной,

знать, зима, тебе не стыдно.

Я сижу, читаю книгу;

иногда, в твою бесстыжесть –

размышляя над строками,

брошу взгляд, средоточенный,

сквозь оконное стекло.

И опять тебя: замёрзшей,

также белой и раздетой,

там, на улице, увижу

проходящею везде,

где возможно видеть зренью:

то есть справа, то есть – слева,

то есть – с неба до земли.

Хорошо бы так, повсюду,

та, которую люблю я,

белезната и раздета

(пусть бы и холодновата),

проходила предо мною,

проходила-проходила

да и так и не прошла.

Когда же выпадет наш снег?

«Когда же выпадет снег»

Черубина де Габриак

Когда же выпадет наш снег?

Пушистым скроет одеялом,

от любопытных глаз, как тех,

чьи умыслы, желанья равны.

Тепло. Ты рядом. Мир вокруг

уже не нужен, даже даром.

Моей груди сердечный стук

спешит совпасть, с твоей ударом.

И никого! Хотя бы раз…

всего лишь – вечную минуту!

Наш снег с тобою бы нас спас,

своей пушистостью укутав.

Смотрю в окно. Сибирь, она…

зимой, такая недотрога.

Не наша, вижу я, зима.

И оттого грущу немного.

Памяти Марины Цветаевой

И вот опять последний день…

И август, вновь, не полномочен.

Свою, сентябрь, света-тень

Внесёт в заждавшуюся осень.

И только под моим окном,

Две разнаряженных рябины,

Краснея, плакали о том,

Что с нами нет тебя, Марина.

Такого я никак себе представить…

Такого я никак

себе представить,

давно уже,

и ранее не мог,

Что жизнь моя,

земную твердь оставив,

шагнёт раз-два

и выйдет за порог.

Останутся потом

одни вопросы:

куда ушла?

надолго ли? зачем?

Листву на ветках

разноцветит осень,

а после

оставляет их ни с чем.

А мне, давно,

понять игру природы –

абсурдность всю –

ума недостаёт.

Опав, листва

выходит на свободу?

от жизни ли

навечно отстаёт?

И как бы я

не вывернул свой разум,

везде искал –

и тут, и там, но нет –

Ту самую

единственную фразу,

чтобы на вкус

напомнила ответ.

Зачем, не знаю, шаг несмелый…

Зачем, не знаю, шаг несмелый –

отпущенный желанием на волю –

тогда ты не рискнула сделать

и не спасла, тогда же, нас обоих.

Сейчас, не знаю, может, даже,

сквозь призму не наставших дней,

нам был бы, этот шаг не важен,

и наша встреча. И о ней –

случись она тогда под сводом

твоих предохраненных чувств,

пройдя сквозь прожитого годы, –

мы б и не вспомнили, вздохнув.

Зачем? – я знаю. Ты не стала

спасать меня и…нас двоих –

немного, знаю, но немало,

не многим, скажет этот стих –

о нас с тобой – своим поступком,

не умолчала всё равно.

По зыбкой грани, тонкой, хрупкой

прошли когда-то мы…давно.

Стена. Кирпич, за другом друг…

Стена. Кирпич, за другом друг.

Не знаю даже, сколько рук

кроило вас на свой покрой,

пока не стали вы стеной.

Краснеет линия стены.

Центральной площади страны –

такой же краски – красный цвет.

Не знаю даже, сколько лет

лилась на площадь акварель.

Не плачь, не плачь, не плачь, апрель.

Виновен в этом ты едва.

Причём здесь цифра двадцать два?

И до неё, да много раз!

И многих, даже Спас не спас.

Ты не виновен, как весна.

Зачем ты красная, стена?

На белом камне – говорит –

больнее красное болит.

Заброшенный дом

Чёрною кошкой – тёмным пятном,

Сбоку, разлёгся заброшенный дом.

Словно мурлыча скрипит на ветру,

Кем-то забытый в каком-то саду.

Вижу (мне снится заброшенный дом)

Крыша с трубою будто с хвостом.

Тихо. Ни звука мимо ушей.

Дом притаился ловит мышей.

Я – любопытства – вытянул нос.

Кто тебя строил и, кто в тебе рос?

Кто тебе раньше хозяином был?

Кто тебя бросил и, кто позабыл?