Другое. Сборник

На ней была слегка приталенная, серая с рябинками, лёгкая жилетка с отложным воротничком, одетая навыпуск, имевшая незначительный, но эффектный вырез у подбородка, и длинная просторная юбка, однотонная, цветом темнее, в складках, доходившая почти до земли. На отворотах, рукавах и по низу жилетки жгутиками тянулись голубоватые и бледно-розовые нашивы, контрастно выделявшие мягкую домашнюю цветовую гамму верхнего одеяния. Упругие полные груди медленно и уже почти по-женски томно покачивались при ходьбе или при глубоком вздохе, подчёркивая безупречную форму бюста провожатой. Спину украшала толстая увесистая каштановая коса, которая также была в движении, медленно-приятно мотаясь из стороны в сторону, что побуждало обращать внимание одновременно и на мощный таз, ещё без выраженной женской мускулистости и убывающей упругости, а совсем девичий. Ступни ног, одетые в мягкую низкую обувку из тонкой желтоватой байки домашнего изготовления, видны не были.

Обувка не казалась ни новой, ни заношенной. Наверняка она использовалась только для редких выходов, так как обычно, за исключением зимнего времени, дворовым девкам, как и всем крепостным, полагалось управляться по хозяйству и на гуляньях если не в лаптях, то босиком. Ступни оттого не могли, конечно, выглядеть лучшим образом, как и сопричастные с разной тяжёлой работой кисти и запястья рук. Они выдавали крепостную сполна.

Маруся всеми силами старалась это укрыть и потому краснела.

Руки она держала опущенными, придерживая ими юбку и пряча их между её складками. Иногда спутница приседала, чтобы сорвать или только потрогать стебелёк травы или цветок. В этой позе, когда ей приходилось неспешно и слегка игриво раскладывать оборки вокруг себя, она выглядела немного аристократичной. Утончённость манер не была, однако, естественной, а только приобретённой, не иначе как через господские наставления, и, наряду с приседаниями девушка нагибалась в поясе, как это в привычке у работниц. Длинная юбка тогда приподнималась от пят, слегка обнажая розоватые упругие щиколотки. Молодое приманчивое лицо пылало негой и ожиданием. Были прекрасны густые пахучие волосы; на открытых местах нежной загорелой кожи в мелких капиллярах билась возбуждаемая молодостью неутолённая страсть.

На расспросы Алекса Маруся рассказывала о хозяйке, урожае, живности, старом барине, который давно умер и которого она едва помнила.

Она знала много сказок и пробовала коротко пересказать отдельные части некоторых из них. Алексу тут было лестно услышать пару выдержек из своих произведений этого жанра. Она знала, кто он и что он поэт и даже позволила себе похвалить его, сделав это, к его удивлению, без лишней чувственности, не выражая пошлых стандартных благодарений и восторженной признательности, как то обычно бывало при общениях в дворянской среде, а совершенно просто и не так чтобы глубоко, но в достаточной основательности, сказав, что ничего не читала из его вещей в книжках, а всего лишь запомнила, когда услышала от приезжавшей в селение родственницы барыни.

У неё был суженый, Аким; к подступавшей предзимней поре следовало быть их свадьбе, но он чем-то не угодил помещице, и теперь отдан в рекруты на долгие годы. Как взяли ещё весной, так ни одной вести. Вероятно, девушка помнила о нём постоянно в любых обстоятельствах, и её могли донимать острые приступы воспоминаний о нём и сожалений о том, как беспощадно обошлась с нею злодейка судьба. Ввиду этого Маруся то и дело грустнела, из-под её ресниц показывались обидчивые, скорбные слезинки. Впрочем, она быстро укорачивала горестные личные терзания, снова становясь общительной и открытой. Рассмеявшись, она бросилась бегом к видневшейся впереди обветшалой крытой сверху тёсом беседке.

Тут был берег.

Тихое движение глубокой воды, испещрённой бликами от лучей солнечного света, не очень способствовало продолжению беседы. Оба на некоторое время смолкли. Сидя на скамейке, Маруся болтала ногами.

Алекс подумал, что хотел бы обнять её и что она, пожалуй, не противилась бы, дала целовать себя. Он знал, что у деревенских крепостных девиц под одеждой ничего исподнего не полагалось, а на ягодицах могли быть бледно-розовые уродливые полосы от розог, которые долго, а иногда и вовсе не затягиваются. Ему с трудом удалось подавить непроизвольно возникшее вожделение, и чтобы не дожидаться новой его волны, охваченный осознаваемым стыдом, он, стараясь не показывать своей поспешности, поднялся и пошёл вдоль берега дальше.

Маруся догнала его.

– Хотела у вас узнать… – робко обратилась она.

– Что?

– Сказывают, с молодым барином вы в большой дружбе?

– Верно. И уже давно. А тебе он хорошо знаком? Ведь он в усадьбе, как мне известно, жил недолго. С малых лет всё в городе.

– Всем здешним он запомнился с ребячьей поры. Был весёлым, даже озорным, не брезговал знаться с крепостными. А теперь стал совсем другим, настойчивым… Что не по нём, бранится и на руку бывает горяч. Не преминет учинить спрос… Вчера вот…

– Это, полагаю, от возраста. Мы все, когда взрослеем, уже не остаёмся прежними…