Другое счастье

– Скажи, что ночью закрыл глаза, – прошептала она ему на ухо.

– Чего это вдруг?

– Чтобы меня видели только твои руки.

– Ну, тогда я закрыл глаза с мыслью, что если я тебя не вижу, то и ты меня не видишь.

– Спасибо за все, Рауль.

– Это я должен тебя…

Но Агата приложила палец к его губам, заставив замолчать.

– Давно уехала та женщина, которую ты любил? – спросила она.

– В конце месяца исполнится три года.

– Ты знаешь, где она живет?

– В Атланте.

– Ну, так поезжай к ней, дубина! Уверена, все эти три года она смертельно скучает с мужчинами своего возраста. После этой ночи я уверена, что она грызет себе локти, вспоминая тебя.

– Я выясню, к кому попала эта тетрадь. Можешь на меня положиться.

– Будь осторожен, Рауль, я не хочу, чтобы ее уничтожили, прежде чем я успею ею воспользоваться. Как только появится возможность, я тебе позвоню.

– Только с телефона-автомата, будь краткой и сразу убегай как заяц.

– Сейчас мне тоже придется бежать, – сказала она, глядя на руку Рауля, не желавшего отпускать ее руку.

Он поцеловал ее и проводил до машины.

– Будьте осторожны, – сказал он, держась за дверцу.

«Олдсмобиль» пересек стоянку и вырулил на дорогу.

Рауль вернулся в клуб, со вздохом закрыл витрину с гитарами и отправился спать дальше.

* * *

– Я зверски проголодалась, – сообщила Агата. – А ты?

– Знаете поговорку: спящий хлеба не просит.

– Я спала недостаточно.

– Это я поняла. Не желаю знать подробности.

– А надо бы, тогда ты поняла бы, что у зрелого возраста есть свои достоинства.

– Когда следующий привал? – поспешно спросила Милли, чтобы сменить тему.

– Когда стемнеет. Поезжай в северном направлении. За Кларксвиллом мы въедем в Кентукки.

– В Кентукки хорошо?

– Хорошо, если ты любишь лошадей. А я люблю как можно чаще переезжать из штата в штат.

Они ненадолго остановились в Мюррее, городке, занимавшем площадь немногим больше, чем тамошний университет. Милли без малейшего колебания остановилась перед ресторанчиком. Причина была ясна: он назывался «Кампус Бар».

– Ты настолько соскучилась по своей жизни в кампусе? – спросила Агата, листая меню.

– Откуда вы знаете, что я работаю в кампусе? Не помню, чтобы я вам об этом говорила.

Агата отложила меню и внимательно посмотрела на Милли.

– Тут вот какая несправедливость: в тридцать лет ты получаешь от этого удовольствие, находишь в этом какой-то шарм, но через двадцать пять лет твое окружение начинает за тебя беспокоиться и считает, что ты сошла с ума. От кого я могла об этом узнать, если не от тебя? Твою миссис Берлингот я тоже сама придумала?

– Берлингтон. Сколько ни ломаю голову, никак не вспомню, когда я вам обо всем этом рассказывала.

– Значит, я угадала. Я способная, если тебе так больше нравится.

– Что вы натворили, чтобы загреметь в тюрьму?

– Ты действительно хочешь обсуждать это в кафе?

– Сколько нам еще ехать? Только сказки мне не рассказывайте, вы знаете маршрут наизусть.

Агата подняла глаза к потолку, делая вид, что размышляет.

– Часиков семь-восемь, не считая санитарных остановок и обеда. Под вечер ты от меня избавишься, если не помешает загруженность дорог, но над этим я не властна, и тут мои способности угадывать бессильны.

– В общем, выкладывайте всю вашу историю как есть, только ничего не утаивайте. Можете начать прямо сейчас, за нами никто не следит.

– Тебе уже говорили, что у тебя скверный характер?

– Совсем наоборот!

– Значит, твое окружение состоит из лицемеров.

– Хватит шептать, это действует на нервы!

Агата умяла яичницу с беконом молча, заговорив только дважды: напомнив Милли, что надо есть, и попросив передать ей соль.

Насытившись, она оплатила счет и решительным шагом направилась к машине. Милли побежала за ней.

– Не знаю, как насчет секса, но характер в зрелом возрасте определенно не становится лучше! – крикнула она ей вслед.

Агата, ничего не ответив, села в «олдсмобиль». Милли с угрюмым видом включила зажигание. Только на выезде из Мюррея Агата наконец согласилась приоткрыть дверь в свое прошлое.

– Все мое детство прошло под сладкие речи о демократии, равенстве людей, величии страны. Но вокруг себя я видела только бедность, сексизм, сегрегацию, полицейский произвол. На митингах движений за гражданские права, куда я ходила с сестрой, я видела больше гуманности, чем на улицах белого квартала, где мы жили. Из зрительницы я превратилась в активистку.

– Против чего была направлена ваша активность?