Другой

Все памятные факты, кроме тех, что запечатлены на праведных скрижалях Истории, обходятся без памятных фраз. Человеку перед смертью хочется вспомнить гравюру, мельком увиденную в детстве; солдаты перед сражением толкуют о всякой всячине или о своем сержанте. Наша встреча была единственной в своем роде, и, откровенно говоря, мы не были к ней подготовлены. Как на грех, толковали о литературе и языке – боюсь, я не сказал ничего нового по сравнению с тем, о чем обычно говорю с журналистами. Мой «alter ego» верил в надобность создания или открытия новых метафор, я же – лишь в точное соответствие слов, уже созданных нашей фантазией, моим собственным образам или общеизвестным понятиям. Старение людей и упадок, сновидения и жизнь, бег времени и вода. Я излагал ему свои мысли, которые выразил в книге несколько лет спустя. Он почти не слушал меня. Вдруг сказал:

– Если вы были мною, как объяснить ваше забвение встречи с одним пожилым сеньором, который в 1918-м сказал вам, что он тоже Борхес?

Я не подумал об этой опасности. И отвечал не очень

уверенно:

– Видимо, этот случай показался мне столь удивительным, что я постарался его забыть.

Он решился на робкий вопрос:

– А ваша память не слабнет?

Я понял, что для мальчика, не достигшего двадцати, мужчина за семьдесят кажется полутрупом. И ответил ему:

– В общем, она похожа на забывание, но еще в силах выдержать то, чем ее нагружают. Я изучаю англосаксонский и не считаюсь последним в классе.

Наш разговор длился уже слишком долго, чтобы происходить во сне.

Внезапно меня осенила мысль.

. – Сию минуту могу тебе доказать, – сказал я, – что ты видишь меня наяву. Послушай эти стихи, которые ты никогда не читал, но которые я смог вспомнить.

И медленно продекламировал чудесную строку:

– L'hydre-univers tordant son corps йcaillй d'astres. [1]

Я почувствовал его изумление, почти испуг. Он тихо повторил, наслаждаясь каждым из дивных слов.

– Действительно, – пробормотал он. – Мне никогда не сделать ничего подобного.

Гюго соединил нас.

А перед этим он с пылом читал наизусть, я теперь помню, небольшой отрывок из Уолта Уитмена, где поэт воскрешает в памяти ночь у моря, вдвоем, когда он был по настоящему счастлив.

– Если Уитмен ее воспевает, – заметил я в свою очередь, – значит, он хотел эту ночь, но ее, увы, не было. Поэма впечатляет тогда, когда мы улавливаем в ней страстное желание, а не радость от пережитого.

Он молча взглянул на меня, потом воскликнул:

– Вы не знаете его, Уитмен не способен на ложь. Полвека не проходит даром. Во время нашей беседы,

беседы двух человек, начитанных в неодинаковой степени и с разными вкусами, я осознал, что нам не понять друг друга, а это всегда осложняет диалог. Каждый из нас был пародийный пересмешник другого. Ситуация была слишком искусственной, чтобы занимать много времени. Спорить или советовать не было смысла, ибо его неизбежным путем становился путь мой.

Мне вдруг пришла на ум одна из фантазий Колриджа. Кому-то привиделось, будто он гуляет в раю, где ему в подтверждение дарят цветок. Проснувшись, он рядом видит цветок.

И я захотел проделать такую же штуку.

– Послушай, – сказал я ему, – есть у тебя наличные деньги?

– Да, – отозвался он. – Франков двадцать. Я пригласил на сегодняшний вечер Симона Жиклинского в «Крокодил».

– Передай Симону, он будет штудировать медицину в Каруже и сделает много добра… Ладно, дай мне одну твою денежку.

Он достал три серебряных франка и мелочь. В недоумении протянул мне серебряную монету. Я дал ему одну из этих нелепых американских бумажек, что бывают разного достоинства, но всегда одинаковой формы. Он рассматривал ее с большим любопытством.

– Не может быть, – вскричал он. – Здесь проставлена дата выпуска – 1964-й!

(Спустя несколько месяцев кто-то скажет мне, что на банкнотах не ставится дата.)

– Все это просто чудо, – произнес он с трудом, – а чудеса мне внушают страх. Свидетели воскрешения Лазаря пришли бы здесь в ужас.

Мы не сдвинулись с места, подумалось мне. Опять пошли книжные перепевы.

Он изорвал в клочья банкноту, а мне оставил монету.

Я решил ее бросить в реку. Серебряная дужка, летящая в воду, должна была стать воплощением реального в этой моей истории, но судьба распорядилась иначе.

Я ответил, что сверхъестественность, если она повторяется, перестает устрашать. И предложил ему встретиться завтра на этой же самой скамье, что находится в двух разных эпохах и в двух разных местах.

Он тут же изъявил согласие и произнес, не посмотрев на часы, что ему пора уходить. Мы оба лгали, и каждый знал, что собеседник лжет. Ему я сказал, что за мною тоже вот-вот придут.

– За вами придут? – удивился он.

– Да. Когда ты будешь в моих летах, ты почти полностью потеряешь зрение. Сможешь распознавать желтый цвет, тень и солнце. Но не волнуйся. Постепенный приход слепоты – не трагедия. Это как медленное сгущение летних сумерек.

Мы распростились, не прикоснувшись друг к другу. На следующий день я туда не пошел. Другой, наверное, тоже.