Другой

– Что же мне такое говорила Ада? Кажется, они собирались приехать сразу после Четвертого июля. Приятно будет повидаться с ними, правда? Кто это там шумит в амбаре? Какой противный голос… – «Боттичелли, – подумала она безо всякой связи с предыдущим, – Ангел Боттичелли».

Она откинула волосы, падающие ему на глаза. Невероятно. У нее сердце останавливается, стоит ей только увидеть эти глаза. Неужели она и впрямь родила это дитя? Она потянулась поцеловать его. – Нильс, если бы ты не прятался от солнца, волосы у тебя были бы чистая платина, как у Джин Харлоу. Сравнение рассмешило ее, и на мгновение ожила в ней ее прежняя веселость.

– Как дедушкины розы, милый? – спросила она, опять уходя в сторону от разговора – стоило ей бросить случайный взгляд на вьющиеся розы возле живой изгороди из дикого винограда.

– Мистер Анжелини снова опрыскивал их. Я набрал целую банку июньских жучков. Их там целый триллион.

– Наверное. Надеюсь, ты выбросил их в мусорную яму? – она сидела, размышляя. – Завтра пятница, правда?

– Да.

– Мы должны напомнить Лино, чтобы он вывез золу из печек.

Он был ошеломлен.

– Но ведь сейчас июнь, мама! Мы не топили печи с апреля. Июньские жучки, помнишь?

– А-а… Конечно. Забыла. Почему-то март… так глупо… – Смена темы почти лишила ее памяти, в мозгу возникли паразитные связи. – Вы ведь оба родились в марте, так ведь? – Пальцы ее терли лоб, поправляли волосы, приводили в порядок заколки, опускались безвольно, оглаживая колени, рассыпая клевер. Он подбирал цветы, складывал их в букет и вкладывал ей в руки. Один цветок отлетел далеко, он наклонился поднять его, табачная жестянка выпала из-под пазухи на дно качалки. Он быстро глянул вниз и увидел, что крышка отскочила и среди россыпи спичек рядом с каштаном лежит голубой бумажный сверток, лопнувший по шву, сквозь щель тускло просвечивает золото.

– Что это? – спросила она, глядя, как с притворной улыбкой он собирает вещи в жестянку.

– Просто жестянка из-под табака. «Принц Альберт». Папина. Я прячу в ней всякие мелочи.

Алло, «Аптека Пилигримов»? У вас есть «Принц Альберт» в жестянке? Ну ладно, отпустите ему. Ха-ха.

– Мама, тебе плохо?

– Что? Нет-нет, милый, ничего. Просто мне вдруг показалось… – Она покачала головой, слово, возникшее у нее в горле, умерло, не родившись, на губах. Глаза снова потухли, мысли рвались… какая-то ужасная вещь… загадочная…

– Ау-у, Нильс! Где ты? – Тетя Валерия, мать Рассела, звала его от двери полуподвала. Александра быстро вскочила, раскачав качалку, вцепилась в руку Нильса.

– Она не должна видеть меня, – прошептала она потерянно, просительно глядя на него. – Не говори ей, прошу тебя, ты не должен говорить, что я спускалась вниз.

– Не скажу, – ответил он бесстрастно, помогая ей сойти.

– Ты мой милый. Пусть это будет наш секрет, – сказала она. Прижимая клевер к груди, усыпая стеблями путь, она привидением перепорхнула лужайку, взбежала по лестнице, едва касаясь лилейной рукой перил, так ни разу не оглянувшись.

Затянутая сеткой дверь хлопнула наверху в тот самый миг, когда внизу возникла тетушка Ви, волоча за деревянные ручки большой медный чан. Когда Нильс бросился ей помогать, она уже поставила чан и принялась разматывать мокрые куски туго скрученной ткани, которые она обвязывала тесьмой и опускала в тазы с краской. Наблюдая за тем, как она развешивает квадоктораты и прямоугольники, Нильс подумал, что ее трудно назвать мастером своего дела.

– Ей-богу, восхитительный день сегодня! Просто чувствуешь, как здорово жить на свете, – пела она. На руках у нее были резиновые перчатки, поверх домашнего платья фартук из желто-коричневой шотландки. – Кажется, будто я целую вечность просидела в этом подвале. – Прицепив мокрую ленту, она остановилась с новым куском материи. – Боже, как пахнет печеным тестом! Удивительно, и когда только Ада находит время? И жареные пирожки тоже, держу пари. Воздух просто благоухает! Честное слово, по четвергам тут прямо как в пекарне! О-о, дорогуша… Что это – посмотри, клевер! Нет, вон там, лапа, в траве. Кто-то разбросал его. – Нильс не проронил ни слова. – Не могу смотреть на клевер и не вспоминать о свадьбе твоей дорогой мамочки и папочки, как я бежала тогда в одних чулках, прыг через ограду, чтобы нарвать клевера. И вступила прямо в сам-знаешь-что. Эх, они подумали, что я чокнулась. О-о, дорогуша… – Нильс знал, что чикагские друзья называют тетю Валерию Цыпой и понимал почему: она не говорила, а кудахтала, как молоденькая несушка.

– Нильс, лапа, – попросила она, зажав во рту пару бельевых прищепок, – если поедешь сегодня в Центр, ты не можешь…

– Я уже был, тетушка Ви.

– А-а… Мне надо бы немного красок. Попробовать попросить Рассела… – В голосе ее звучало по меньшей мере сомнение. Попробуй заставь Рассела сделать хоть что-нибудь, например, слетать живой ногой в лавочку, никто не понимал этого лучше, чем родная мать. – Может быть, он одолжил бы у тебя велосипед, – прибавила она с надеждой, и Нильс тут же, со всей возможной доброжелательностью, предложил воспользоваться своей машиной.