Другой

Пиквот Лэндинг – уверен, вам не нужно описывать его, – обычный городишко на берегу реки, в Коннектикуте, – маленький, без претензий, почтенный. Тенистые купы роскошных вязов (тогда еще не пораженных датской болезнью), бескрайние тучные нивы – раззолоченные июнем, выжженные сентябрем, дома из досок или кирпича, редко оштукатуренные, иногда – из бревен. Дом Перри – крепкий, большой, беспорядочной постройки. Белые когда-то доски обшивки посерели, краска облезла на зеленых ставнях, обрамляющих высокие окна, заплаканные мутные стекла, покрытые паутиной желоба забиты последними листьями октября. Удобный дом: веранда, портик с колоннами, почти в каждой комнате с высоким потолком – камин, везде кружевные портьеры, даже кровати с балдахинами. На втором этаже пятна сырости на потолке.

Амбар тоже почтенного возраста, дряхлый, поросший лишайником и плесенью, стоял на пологом холме возле дороги, ведущей к леднику. На коньке крыши – голубятня, купол с четырьмя окнами, самая высокая точка обзора в окрестностях. На пике, увенчивающем коническую крышу голубятни, флюгер – сокол-сапсан, эмблема Перри, – зорко оглядывал местность.

Со смертью дедушки Перри – сразу после первой мировой войны – ферма практически перестала быть фермой. Кроме наемного работника, старого Лино Анже-лини, не осталось ни одной пары рабочих рук, скот продали, плуги и бороны проржавели насквозь. И Вининг, и его младший брат Джордж не возлагали надежд ни на лук, ни на хлебопашество. Земля пребывала в запустении, ферма умирала, а Вининг каждое утро покидал семью – жену, мальчиков, Холланда и Нильса, Торри, его дочь, – и на своем «Рео» отправлялся в Хартфорд, где у него была процветающая страховая контора. Дом Перри стал к тому времени родным для самой тихой и целеустремленной, самой надежной опоры семьи – Ады Ведриной; когда подросли дети и с ними выросли их запросы, она закрыла собственный дом в Балтиморе и переехала в Пиквот Лэндинг, освободив свою дочь, жену Вининга, от всех хлопот по хозяйству. Джордж уехал в Чикаго, и в 1934 году – год смерти Вининга Перри – весь дом пропитался духом бегства; ледник стал пустой раковиной, амбар под домом тоже опустел, на конюшне лишь пара лошадей, в курятнике одинокий петушок тосковал среди десятка несушек, инструменты без применения висели в кладовке мистера Анжелини, и лишь пресс для сидра оставался на ходу, выжимая по осени сок из фруктов, слишком побитых для того, чтобы продать их или съесть самим.

Возможно, вы читали о несчастном случае в ту холодную ноябрьскую субботу – Вининг Перри, отец двенадцатилетних Холланда и Нильса, встретил свою смерть, когда таскал тяжелые корзины в подпол амбара, в яблочный погреб, на зимнее хранение. Согласитесь – ужасная трагедия. Восемь месяцев спустя после похорон Вининга игры в погребе были все еще под запретом. Но пришел июнь, кончились занятия в школе, с дисциплиной покончено, история и география задолго до дня летнего солнцестояния заброшены, в саду и в поле пора бурного созревания, и в послеполуденный час так приятно было пробраться в яблочный погреб вопреки всем запретам. Как холодно, и темно, и тихо там было! Какими тайнами веяло! В погребе в любое время года сохранялось странное очарование – оно прямо-таки чувствовалось в воздухе, и не только потому, что Смерть показала здесь свое лицо.

Я много чего рассказывал мисс Дегрут об яблочном погребе. Комната с привидениями, говорит она, – она права. Глубоко под землей, стены обшиты тиком, без электрического освещения – погреб был поистине таинственным местом. Шесть месяцев в году, с октября по март, здесь рядами стояли корзины, полные яблок; связки лука висели на стропилах вместе с гирляндами сушеного перца; на полках – горы свеклы, пастернака, турнепса. Но с марта по октябрь, когда полки пустели, погреб наполнялся иным, фантастическим содержанием. Мальчишеское воображение населяло его королями, придворными, злодеями… Сцена, замок, тюрьма – вот какие семена были посеяны там, внизу, таинственно прорастая ночами, как грибы. И стены погреба запросто расступались во все стороны, потолок уходил в безвоздушное пространство, и воля растворяла камень, деокторево и известь.

Но тогда, в июне, когда вся бесконечная протяженность лета еще лежала перед тобой как на ладони, когда тебя так и тянуло в сказочное подземелье, погреб был под запретом, надо было хитрить, чтобы не попасться. У тебя были спички в жестянке из-под табака «Принц Альберт» и огарок свечи, воткнутый в горлышко бутылки. Все дышало смертельной тайной, ты напряженно вслушивался, уши торчком, в страхе разоблачения, в каждом шорохе тебе мерещились Изменник, Великан, Бродячий Ужас…

1

– Стой! – крикнул Нильс, и музыка резко оборвалась – гнусавое завывание, от которого звенело в ушах и становилось не по себе. – Слушай! Наверху кто-то есть. Ты понял? Слушай!

– Псих.

– Холланд – слушай! – настаивал он, голос его дрожал от ужаса. Поспешно схватил свечу, задул, опрокинув бутылку, заменявшую подсвечник; бутылка покатилась, звонкое эхо разнеслось по погребу.