Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Чуковская подробностей не знает, и Зинаида Николаевна ей неприятна тем, что не создает Пастернаку атмосферы легкой поэтичности, пусть и в семейном доме, и что нельзя взять на себя даже пожелать Пастернаку бросить такую заскорузлую, подчеркнуто и не подчеркнуто естественно прямолинейную и – ну ведь видно же! – примитивную жену. Веселая коллега по «Новому миру» Оля Ивинская, из семьи каких-то все проворовывающихся хозяйственников, ловительница мужчин и даже – она удачлива – мужей, тоже страшна Чуковской без загадок. И участь Пастернака совершенно справедливо вызывает у нее тоску и сочувствие.

Тяжелую книгу написала скульптор-дилетант, подозреваемая, естественно, в том, что и агентка, – Зоя Масленникова. Маленькая книга достоверных наблюдений и добросовестно отраженных разговоров. Но это – книга, у нее есть автор, при всей своей малости он создает свой мир и в этом маленьком, непонятном, никому не интересном мирке сидит, в него залезши и покряхтывая, Борис Пастернак.

Многие мемуары написаны незначительными людьми о великих современниках. Некоторые выпячивают и себя: я, говорят, тоже был в своем роде великолепен. Простительно или нет, поди проверь, человек сравнивает две личности, две бессмертные души…

Зоя Афанасьевна полем своего сражения (простодушный, простодушный Борис Леонидович) выбрала его поле: творчество. Она пришла к нему в дом не как почитательница, а как равная, заниматься СВОИМ творчеством. В творчестве ее не было даже того оправданья, что оно было профессиональным, и Пастернак мог бы ненужность и обременительность ее компании списать за счет своей деликатности: уважения к чьей-то необходимости зарабатывать свой хлеб.

Нет, Зоя Афанасьевна хотела именно удовлетворять высшие потребности души, иметь развивающий и увлекательный вид досуга. И зуд этот нельзя, в свою очередь, оправдать потребностью в самовыражении – почему-то это надо уважать, даже когда человек выражается прилюдно, то есть используя для своих выражений органы чувств других людей, иногда нуждающихся в спокойствии, – в любом случае не спрашивая их согласия.

В данном случае она не уважила Пастернака – и его домработницу, и равнодушную к музе скульптуры (не существующей в виде полной, но грациозной девушки в хитоне и все-таки вполне реальной) Зинаиду Николаевну: они вдвоем занимались уборкой в тесных помещениях, в которых после долгих семейных советов устанавливали громоздкий и не нравящийся домашним пластилиновый бюст.

С другой стороны, Пастернак был посажен перед портретисткой добровольно; в какой-то момент даже ему, с его просчитанной деликатностью (просчитанной в хорошем смысле: просто быть терпеливым до известного предела способствует сохранению больших сил), пришлось сказать: «Лимит исчерпан».

Но остается главный корыстный мотив ее самовыражения: то, что она изображала не птицу, не лес, не море, не пожар, а Бориса Пастернака, автора известных стихов. Все, что вокруг птицы, что удалось бы выразить Зое Афанасьевне, – это то, что Зоя Афанасьевна и создала бы; то, что вокруг Пастернака, – это то, что создал он. Ваяя Пастернака, она изначально лишалась возможности творить, она могла только примазываться.

Воспоминания ее читаешь в ожидании разоблачения, работа все не кончается и не кончается, в ней нужны все новые и новые доработки. Какие-то челюсти, шеи, профили (как ни удивительно, вообще-то бюст довольно экспрессивен и жив). Наконец его разбивают – по случайности, из пренебрежения к автору; она снует по дому, выполняет мелкие поручения, обижается (надо же!), шпионит, поучает. Добросовестно записывает, и смешно упрекать ее, что она примитивно передает речь и даже смысл речей Пастернака.

Книга З. Масленниковой написана как будто на тонированной бумаге – так трудно сквозь занимательный текст (именно его нелитературность позволяет верить, что она механически писала по памяти все, что могла запомнить за день – на это уходили все литературные и душевные силы, выдумывать что-то было бы совершенно невозможно) – избавиться от ощущения, что читаешь мемуары человека, сделавшего что-то некрасивое, непристойное, какой-то ужасный gaff. А все-то дело в том, что при общении с Пастернаком предлогом этого общения был ее тяжкий бездарный труд по ваянию его скульптурного портрета. Там вокруг были поэты и писатели, чем-то выдающиеся люди, хотя бы дружбой с ними Пастернака (большинство поэтов и писателей – именно этим), но выбранные им или случаем, или волей судьбы, Господом – значит, неспроста – на эту роль. Масленикова пролезла с локтями. Читать не очень приятно.

«Он заговорил о необходимости отливать работу, потому что этого требует и ее состояние, и наши отношения, и мера моего таланта. „Лимит исчерпан“, – сказал он. „На это мне возразить нечего“, – ответила я».

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 174.