Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Ивинской подвернулся шанс. Она сама организовать его бы себе не смогла, но она его и не упустила – до той точки, до которой давал собой манипулировать Пастернак.

История с передачей «Доктора Живаго» на Запад – плохо, что в Италию, в КПИ, какой-то появился налет опе-реточности, жуликоватости с самого начала – тоже очень плоха. По сути своей все ясно: Пастернак не был уверен, что его напечатают в Советском Союзе (не «был уверен, что не напечатают» – могло быть все), и имел право страстно хотеть опубликовать его во что бы то ни стало и где угодно (так устроены авторы, особенно искренне считающие, что закончен главный труд жизни). И он вполне бы удовлетворился российскими журнальными гонорарами. Видя, что здесь тормозят, – передал. Они напечатали. Здесь все ясно. Не ясно и, как всегда, когда появляется Ивинская, видно, что неясность нужна для прикрытия нечистоты, появляются многочисленные объяснения, в которых не разобрался, наверное, ни один читатель ее воспоминаний: через слово, кто бы что бы ни говорил, ей надо возразить, противореча самой себе, Пастернаку, здравому смыслу. Рукопись он не передал, а «отдал», «просто так». «Ну, почитают; я сказал, что я не против, если он им понравится – пожалуйста, пусть используют его, как хотят». Почитают, понравится – не понравится. Не всеобщие западные читатели почитают, а один или два человека, неизвестных Пастернаку, незнакомые ему; он ничего не знал, ни их вкусов, ни направления – и вот если им понравится, то Борис Пастернак будет публиковать труд своей жизни, нет – порвет его, как мальчишка черновик. Пусть используют его, как хотят. Какие есть варианты использования? «Ну, Лелюша, делай какзнаешь, конечно, ты можешь даже позвонить этому итальянцу, потому что я ничего без тебя не собираюсь предпринимать. Так вот, ты можешь позвонить этому итальянцу и сказать, чтобы он вернул роман, раз тебя так волнует это. Но давай тогда хоть дурака сваляем, скажем: вот знаете, какой Пастернак, мол, вот отдал роман – как вы к этому относитесь?» (ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Стр. 234). Вы что-нибудь поняли?

Пастернак был каким-то старомодным человеком, человек не зря рождается в девятнадцатом веке, когда он пишет «варьяция», когда он наполняет ванны водой из ведра, когда он катает сына в «мальпосте», – в год присуждения ему Нобелевской премии двадцатиоднолетняя Франсуаза Саган уже пять лет как опубликовала «Здравствуй, грусть», ездит в Сен-Тропе на «ягуаре», снимает трехэтажный особняк в Париже, подписала еще три контракта – их просматривают юристы ее семьи и ее никто не обманывает. А Пастернак пишет десятистраничные письма Жаклин де Пруайар, случайно попавшейся в этот клубок Фельтринел-ли и д'Анджело. Итальянские джентльмены разгневаны вмешательством рационального французского элемента в их заварушку, Пастернак урезонивает их: «Генералы, не ссорьтесь», пишет деловое письмо д'Анджело: «Общей доверенности на все средства я Вам дать не могу, потому что дал ее уже гораздо раньше Mme de Proyart. Да вам такой доверенности и не надо. Обратитесь к ней за советом. Если она одобрит Вашу меру <>, она выделит для Вашей доброй цели сумму достаточно большую, скажем, до ста тысяч долларов. Черпайте тогда отсюда безотчетно <>, с некоторой пользой и для себя… » (С. Д'АНДЖЕЛО. Дело Пастернака: воспоминания очевидца. Стр. 96). И еще более деловое – Жаклин: о цвете обложки. Жаклин в ужасе, что может попасть под суд и что дело ее помощи находящемуся в положении интеллектуальной и политической несвободы гению ХХ века имеет на его родине не только политический, но и – а это всегда перечеркивает любые высокие порывы – уголовный оттенок. Строгим и изобретательным французам можно не объяснять, что хоть в Монтре, хоть в Лионе, хоть в Москве писатель, имеющий автомобиль с шофером, небольшой штат прислуги, загородный дом и две (две с половиной? три?) семьи, может иметь финансовые затруднения, а тот, кто берется помогать ему в делах, должен быть уверенным, что его помощь не сведется к проведению финансовой схемы, осуществимой лишь при нарушении – досадного и грабительского! – закона. И она просит Пастернака освободить ее от его доверенности, да еще и объявить об этом, дать ей в руки документ.