Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Пастернак – герой этого любовного романа. Ничего не выдумано – только посмотрено с разных углов. На Пастернака смотреть интересно, и не мучает вопрос: а стоит ли этот герой романа? Роман о Пастернаке написало множество людей – все, кто хоть что-то биографическое о нем читал. Кто не читал о нем, а читал только его, – те читали только его романы о себе. О чем еще стихи?

И фамилия Нейгауз красивее фамилии Пастернак. Удивительно, как это он из внимательности к семантическому bon ton не поостерегся от участия в треугольнике «Виноград» (Елена) – «Листопад» (Сергей) – и тут еще и он со своей огородной фамилией. У Жени Лурье фамилия из таких, которые требуют порядкового номера («Иванов седьмой. Хоть ты и седьмой, а дурак…») – и тут выходят Генрих Густавович Нейгауз и жена его Нейгауз Зинаида Николаевна (очень наглядно: вот ей бы и оставить во втором браке «фамилию детей»).

Зинаида Николаевна Нейгауз тоже значительно красивее Зинаиды Николаевны Пастернак. Первая – красавица, незнающий может предполагать в ней пусть яркую, знойную, но хрупкость. Тонкие музыкальные (и по Нейгаузу, дарителю ассоциаций, и по ее, с готовностью, музицированию иначе их не назовешь) пальцы – и тяжелый подбородок. Одно из немногих и оттого отчетливых толстовских определений женской красоты: «как бывает у вполне привлекательныхженщин, этот недостаток казался ее особенным, одной ей присущим достоинством».

Тяжелый волевой подбородок обманывал и заставлял обманываться: железная воля Зинаиды железом была повернута к ней одной: воля диктовала ей правило не растрачивать предназначенные семье силы на перевоспитание других, железная воля не делала ее деспотом. Но тяжелый подбородок заставлял задумываться, опасаться, сопоставлять с сияющими легкими глазами, все с теми же тонкими пальцами и будто только-только затяжелевшей (так и виделось, что опять по-толстовски: сильная, молодая и здоровая самка, вылупившаяся из кокона Наташи Ростовой) фигурой. Это – таинственная Зинаида Нейгауз.

А с Пастерначихой все ясно: уже в тридцать четвертом году она вдвое шире Пастернака. Сидит в конной повозке – это, конечно, было очень распространено, но не модно, не шикарно; Лиля Брик сама водила «автомобильчит», Пильняк ездил автопробегом из Ленинграда в Москву, – вот это да! А Пастернак сидел в повозке с Зинаидой Николаевной, будто она на ней непосредственно из каких-то короленков-ских времен въехала в нашу индустриализацию. С ними сын Зинаиды Николаевны, она при нем как нанятая бонна, как какая-то «тетка по отцу», как законная соперница заплаканной дамы с собачкой: «жена говорила басом: „Димитрий, тебе совсем не идет роль фата“». Фатоватым даже от такого соседства Пастернак не стал, но был худ, как студент, нервен – через год после этого форменно попадет в больницу с нервным расстройством: Зинаиду Нейгауз он проживал всю. «Ты была моей единственной до конца прожитой жизнью», заменить ее никем было невозможно. Нервное расстройство было ревностью к делам двадцатипятилетней давности.

Мемуары Зинаиды Пастернак по литературным достоинствам похожи на воспоминания Матильды Кшесинской. Уж что бы завлекательнее – а читать неинтересно. Когда нет литературного таланта, чтение становится неинтересным. Это другой вид науки – химия, а не гастрономия. Кулинария – увлекательнейшее занятие сродни поэзии, а химия имеет дело с веществами, главные характеристики которого – состав в цифрах и конфигурациях молекул: белки, жиры, углеводы.

Генрих Густавович Нейгауз не был Великим Пианистом, не был Рахманиновым, тогда что – его жена, которую вместо него полюбил Пастернак, становилась тоже мельче? При силе и мощи назовем это массой любви, которую он испытывал к Зинаиде Николаевне и не испытал больше ни к кому в жизни, – на этой любви есть кратеры, пятна, которые мы никогда не узнаем, что обозначают, рыхлости, провалы, сквозные дыры, готовые способствовать тому, что небесное тело хрустнет по ним, по причудливым линиям и разломается на миллиарды осколков, которых уже никогда не сложить, да и не вообразить, как же это было – и как блистательно было. Он пишет дарственную на книге няне – извинительную и полную раскаяния за суетные годы смены семьи, пишет жуткую по отрешенности, как будто из космоса пришедшую фразу Жене: если «бы Она была первой, а ты второй». Только Млечные пути с их мириадами комбинаций, одинаково реальных и безразличных Вселенной, могли предложить такое разнообразие вариантов. В нашем мире «если бы» не бывает. Если есть «если бы» – значит, он уже стал снова вместе с этой женщиной в сердце своем.

Маргарита Николаевна не знала примуса. Этому завидовали. «Маргарита» самого Булгакова была женой военачальника, – Булгаков знал, чем ему жертвовали. Зинаида

Николаевна драила кастрюли у себя на кухне, потому что поколесила по российскому югу в теплушках Гражданской войны и знала, что эта страна уже никогда не даст непоколебимой буржуазной праздности генеральской дочке.