Другой Путь

– Я ее последний раз видела весной восемнадцатого. Они уезжали на Украину… Все эти годы я была уверена, что Лика в Берлине или в Париже. Что у нее совсем другая жизнь. Не как у меня… И вот, иду я из Брюсовского, после разговора с Теодором… Ну, то есть сама-то я рта не раскрыла, но он обратил на меня внимание, заговорил. И я как будто стала существовать. Такое странное чувство: вроде раньше меня не было, а теперь я есть. Вокруг слякоть, грязь, темно еще, хмурые люди на работу спешат, а я будто по облакам лечу…

– Чего-то я тебя не пойму. Скачешь с одного на другое.

– Слушай, поймешь… Одни, значит, ташутся на работу, а другие, наоборот, домой после ночного веселья. Там на Дмитровке, в подвале, есть ночной ресторан, «Разгуляй», знаешь?

– Конечно, знаю. Жуткий вертеп. Когда его только закроют?

– …Выходит оттуда компания, пьяная, шумная, отвратительная до невозможности. Знаешь, мордатые такие, вульгарные, в белых шарфах, на пальцах толстые золотые перстни.

– Знаю. Торгаши или спекулянты. Отрыжка НЭПа.

– И с ними, конечно, девицы. Сама понимаешь, какого сорта. Визгливые. Хохочут, шатаются. Одна, совсем пьяная, упала прямо в лужу. Поднялась на четвереньки, а на ноги встать – никак. И никто руки не подаст, только гогочут. Один орет: «Лика раком через реку!» Нагнулся и ухватил ее сзади, похабно так. А она, гулящая эта, голову повернула, и мы глазами встретились, случайно… Это была она, Миррочка! Она! Лика Оболенская! – У Эйзен от ужаса расширились глаза. – Выглядит ужасно, размалевана вся – но определенно она!

– Да что ты? – поразилась Мирра. – Ни фига себе.

– Я шарахнулась. Побежала. И знаешь, мне показалось… Нет, не показалось, а точно… Она меня тоже узнала. Глаза у нее были пустые, потухшие, но что-то там мелькнуло… Она была моя лучшая подруга. Единственная. А я ее увидела такой. И шарахнулась. И убежала…

– Не доехала, значит, до Парижа княжна. И места в новой жизни не нашла. Бывает. Что ты убежала – не переживай. Захочешь отыскать твою Лику – найдем. В том же «Разгуляе» спросить, наверняка знают. Только зачем она тебе?

– Что ты! Я не буду ее искать! – Эйзен передернулась. – Но у меня будто… будто видение. Предчувствие. Я закончу тем же самым!

– Ладно тебе! – Мирра прыснула, хотя история, конечно, была грустная. – Кем-кем, а шалавой ты точно не станешь.

– Я не про это. Всё закончится зимней слякотью и грязной лужей. Я буду в ней валяться, а вокруг похабный хохот. И это будет скоро!

– Чушь. Скоро ты получишь диплом, станешь настоящим врачом-рентгенологом. Закрутишь роман со своим Теодором, уведешь его у идиотки жены, которая сидит в своем Берлине. – Обняла подругу за костлявое плечо. Погладила по голове. – Всё у тебя будет хорошо.

Но Лидка опять не слушала.

– Ты не представляешь, какой она была, Лика Оболенская… Она была влюблена в Олега Константиновича, лейб-гусара, поэта, великого князя.

– Ясное дело. Она – княжна, он великий князь. Славная парочка – гусь и гагарочка.

– Да нет же! Олега Константиновича убили еще в самом начале войны, Лика влюбилась в мертвого. Говорила, что всегда будет хранить себя ради его памяти. Это было так безумно красиво!

– А-а-а, ну, это девичье. – Мирра махнула свободной рукой. – Я в двенадцать лет по цирковому гимнасту сохла. Только на афише его и видела. Такой усатый, гордый, в черной маске.

– Как растоптанная фиалка в грязи… – всё всхлипывала про свое Лидка.

Придется найти эту фиалку, сказала себе Мирра. Поглядеть на нее вблизи. Наверняка алкоголичка, кокаинистка или, того хуже, морфинистка. Поди, еще и венерическая. Ничего, всё это в принципе лечится.

Вот как вылечиться от любви, которая сделала человека преступником?

* * *

Но вылечиться решила. Твердо.

Первое: поместила себя в изолятор. Изолировалась от источника инфекции – перестала видеться с Антоном.

Так прошел один день, второй, третий.

По университету ходила, как разведчик по вражеской территории. Глядела в оба, перед каждым поворотом коридора выглядывала – не идет ли Клобуков. В столовку и читалку вообще ходить перестала. Хирургическую клинику огибала стороной.

Чувствовала себя при этом, как положено больному в изоляторе: хреново. Лихорадка, навязчивые видения, нарушения сна, чередование возбуждения и подавленности.

На третий день случилось обострение. Через открытую дверь преподавательской курилки увидела его. Клобуков стоял с трубкой в зубах, читал книжку, поднеся ее поближе к льющемуся из окна тусклому свету. У Мирры – прямо сердечный спазм. И это Антон ее еще не заметил, а подошел бы, заговорил, и вся терапия полетела бы к черту.

После этого инцидента стало ясно, что без хирургического вмешательства никак. Со временем срастется, заживет. На Мирре любые раны заживали как на собаке. Например, в самую первую московскую зиму заработала на катке двойной перелом – большая и малая берцовые. И ничего, через восемь недель уже снова делала прыжок с поворотом.

Перевестись в Ленинград. И точка.

* * *

Она, наверное, уехала бы. И рана, конечно, зажила бы, куда б она делась? Но в первый день последнего месяца зимы произошло чудо.