Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Мне постелили на полу, прикрыв груду свежей соломы плотным куском ткани и простыней. Поверх простыни положили подушку и одеяло. Я разделся и лег, пытаясь вспомнить, зачем я здесь и кто я. Из далекого прошлого мне вспомнился почему-то Иван Петрович, который что-то когда-то мне советовал, но что советовал — бог его знает. И еще я вспомнил, что до конца моего отпуска осталось только семь дней и что за эти семь дней мне до Ленинграда не дойти, если даже припуститься бегом и бежать, не останавливаясь и не падая, все семь дней и семь ночей. Но как бежать семь дней без еды?

Только Юсси Мурто сумел бы, может быть, оказать мне какую-то помощь, будь он здесь. Но не было его здесь. У себя в далекой Суоми продолжал он пребывать, ничего не ведая о делах соседей.

И, стоя там в глубоком раздумье на холодных гранитах севера, он угрюмо смотрел на Ивана, словно готовясь опять затеять с ним сердитый разговор. А Иван терпеливо ждал. Где-то тут он обретался, заполняя собой полмира и уходя головой в синеву неба, а ногами — в свои леса и степи, полные хлеба. Но что мог сказать Ивану Юсси Мурто? Он стоял, молчал и думал, окидывая взглядом его необозримые хлеба и сады. Не о чем тут было говорить. И, сломленный усталостью, я заснул, так и не дождавшись от него ни слова.

56

Утром старшая хозяйка дала мне полотенце и указала на дворе рукомойник. Бриться в этот день мне было необязательно. Когда я вернул хозяйке полотенце, она пригласила меня к столу. Я попробовал отказаться, говоря, что еще успею позавтракать где-то там, куда мне надо скорей идти, и что спасибо ей за внимание и заботу. Я бы мог еще к этому добавить, что не имею права садиться за ее стол, потому что ее дети и муж погибли по моей вине. Но сказать об этом у меня не повернулся язык — очень уж вкусно пахло от стола. А она сказала:

— Ничего, ничего. Сидайте, пожалуйста, поснидайте на дорожку, а там видно буде.

Пришлось подчиниться. И, выполняя ее требование, я съел почти все, что было на столе, начиная с куска жареной свинины с яйцом и кончая стаканом чая с вишневым вареньем. А вместо хлеба на этот раз передо мной стояла тарелка с кусками теплой белой лепешки, которую хозяйка назвала перепечкой. От нее, конечно, тоже очень мало осталось. Когда я встал из-за стола, выразив хозяйке еще раз свою благодарность и пожелав благополучия в жизни, она ответила мне по-украински словами, которые, как я понял, означали следующее:

— И вам того же. Все мы несли свой крест — каждый народ. Досталось и вам и нам. Кого винить? Их никогда не оказывается налицо — виновников, когда наступает время судить. Желаю вам счастливо доехать до вашей Финляндии.

После этих ее слов я понял, что она все время очень хорошо знала, какую долю усилий приложил я в доставлении ей горя. Но тем не менее в словах ее, обращенных ко мне, сохранилась та же сердечность, что и накануне. Она даже протянула мне руку на прощанье и взглянула мне прямо в глаза своими добрыми голубыми глазами, глубоко упрятанными в морщины, наложенные многократным горем, взглянула пытливо, словно проверяя, заслуживаю ли я такого отпущения грехов.

Но за калиткой на улице меня ожидало нечто совсем другое. Там возле мотоцикла и двух прислоненных к плетню велосипедов толпились пятеро крупных парней. Едва я шагнул за калитку, как они обступили меня полукругом. Не поднимая головы, я попробовал обойти их, но крайний заступил мне дорогу и сказал:

— Доброе утро. Как отдохнули?

Я поднял голову и узнал черноволосого представителя местной власти. Он протянул мне мой паспорт, и я спрятал его в бумажник, ответив попутно:

— Очень хорошо. Спасибо.

Заодно я окинул взглядом остальных парней. С другого края полукруга стоял мой хозяин, чуть посмеиваясь, как и накануне, одними глазами. А прямо передо мной стояли три незнакомых мне темно-русых парня, тоже близких по возрасту к сорока, как и мой хозяин и как представитель местной власти. Нельзя сказать, чтобы все они лицом походили на моего хозяина. Но, как говаривала Улла Линдблум: «У мужчины вся красота в росте». А из них самый низкорослый был выше меня на полголовы. Хозяин сказал мне, кивая на них:

— Вот, пожалуйста, разыскал для вас. Они тоже воевали с вами и стреляли в вас. Двое с Карельского фронта, один с Ленинградского. Я мог бы еще кое-кого разыскать — село у нас большое, — да, думаю, хватит пока.

И тогда я понял, зачем они тут собрались. Но уже было поздно. Конечно, я мог еще отпрыгнуть назад, чтобы вырваться из этого полукольца. Но за мной была открытая калитка, а за калиткой чужой двор, где я оказался бы в ловушке. Так вот наказывает судьба тех, кто, попадая сюда, верит сказкам, будто это не Россия и что парням из этой дали не было нужды защищать русскую границу на севере.