Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

— А дети в нем откуда?

— Как откуда? Да наши же они, свои, колхозные сироты.

— А-а. И много их?

— В том-то и дело, что немало. До войны в наших шести деревнях только трое ребят насчитывалось круглых сирот. Жили они у родных. А после войны восемнадцать малышей без родителей оказалось. Конечно, могли бы мы их тоже по родным распихать. Например, двух девочек-сестричек пристроить к их старшему брату, женатому. Одного мальчугана — к его замужней сестре. Ну и остальных тоже по разным там дядьям и теткам. Нашлись бы родственники. Но ведь у тех свои семьи, свои заботы. Не узнаешь вперед, кто и как будет относиться к своему приемышу. А детям надо настоящее воспитание дать. Вот и решили собрать их вместе. Воспитательницу к ним приставили. Зимой они отсюда в школу ходят в Листвицы. А летом с ними одна из учительниц время проводит. Был еще третий выход: сдать их на попечение государства, то есть определить в городской детский дом. Но жалко с ребятами расставаться. Свои они, наши. Колхоз для них теперь, можно сказать, и отец, и мать, и семья родная. Тут каждый человек для них свой — не только родственники, потому что каждый одинаково принял на себя о них заботу. Да и домишки тут у них есть собственные почти у всех и личное хозяйство кое-какое. От родителей осталось. Войдут в положенный возраст — и получат все в полной сохранности. А у кого домика нет — колхоз выстроит. Вот и живут они здесь как равноправные члены колхоза. И с другими ребятишками у них все вместе: самодеятельность, игры, песни и прочие разные затеи. Сейчас у них шахматный турнир проводится на первенство по колхозу — вон там, в библиотеке-читальне, на втором этаже.

Рассказав мне все это про осиротевших детей, парторг довел меня до дома и там передал на попечение старшей хозяйке. Хозяйка накормила меня ужином. Он состоял из горохового супа со свининой и мясных котлет с жареной картошкой. Суп так упрел у нее в печке за день, что отдельные горошины и куски свинины таяли во рту, едва коснувшись языка, который с готовностью их подхватывал. Зубы тщетно пытались взять на себя эту сладостную работу. Им оставалось только перемалывать хлеб, что они, впрочем, тоже делали не без удовольствия.

Я съел этого ароматного, тающего на языке варева две полные тарелки, а потом с таким же старанием приналег на котлеты с картошкой. Запить все это пришлось тремя стаканами чая, после которых я с трудом поднялся со стула. Сказав хозяйке «спасибо», я заодно хотел добавить, что больше ее не побеспокою, потому что ухожу на пристань садиться на теплоход. Но она в это время указала на постель, приготовленную для меня в первой комнате у стены, и сказала:

— Хотите — сейчас ложитесь. Хотите — потом. А приходить можете в любое время, хоть за полночь. Дверь у нас не запирается.

Она произнесла это с такой теплой заботливостью, что у меня не повернулся язык сказать ей о своем уходе на пристань. Повторив еще раз благодарность, я прикрыл тихонько дверь и вышел на улицу деревни. Но отправился я все-таки на пристань. А куда же мне было еще отправляться? Теперь я узнал о жизни русских колхозов самое последнее и окончательное, что еще могло в них таиться неузнанным, и мог со спокойной совестью ехать в Ленинград.

Было еще совсем светло, хотя солнце уже приготовилось опуститься за высокие хлебные холмы где-то там, позади деревни Кряжино. Перейдя на ту сторону улицы, где стоял приют, я свернул поближе к его голубому забору, но не увидел на этот раз никого внутри сада. Все же я потоптался возле него немного, всматриваясь в открытые окна кирпичного дома, за которыми звучали детские голоса и мелькали детские головенки. Сад был небольшой, но зато он густо порос деревьями и кустарниками, и среди них я узнал березу, липу, дуб, клен, сирень и жасмин.

Во многих местах сада по краям дорожек и на отдельных клумбах цвели разные цветы. В одном его уголке стояли в три ряда старые яблони. Земля под ними была возделана, и обилие зеленых яблок на их ветвях обещало хороший урожай. Другая часть сада переходила в огород, который тоже буйно зеленел всякими видами овощей, побуждаемый к тому чьими-то заботами. Он прилегал к дополнительным хозяйственным постройкам, заканчивая собою сад.

Да, любопытное применение нашли они для усадьбы своего, русского Арви Сайтури. Этот их Арви тоже, наверно, хотел войны, надеясь прибавить с ее помощью к своей усадьбе чужие земли. Но война породила сиротство. И, чтобы он помнил впредь, как невыгодно затевать войну, люди поместили этих осиротевших по его вине ребят в его собственной усадьбе. Да, это здорово было у них придумано.