Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Зато перед следующей деревней я призадумался. Был третий час ночи. Самой деревни я не видел, но лай собак дал о ней знать. Ноги мои, обязанные двигаться, пока их питало сердце, продолжали нести меня вперед. Но переступали они уже не так быстро, ибо на память мне пришел человек с ружьем. Он был, надо полагать, и в этой деревне. А кем у них мог оказаться человек с ружьем? Он мог оказаться тем самым Иваном, от которого милости мне ждать не приходилось. И он, кроме того, мог оказаться одним из тех, кто отведал во время войны наших финских лагерей.

Ноги мои переступали все медленнее. И они, пожалуй, правильно делали. Для какой надобности стал бы я лезть в лапы к тому Ивану? Конец мой и без того был близок. Но, испуская дух на краю русской дороги под русской ольхой или березой, я сохранил бы по крайней мере целыми свои кости. А после встречи с тем Иваном мне пришлось бы поступать на тот свет отдельными, несобранными кусками.

Ноги мои перестали нести меня к деревне. Они свернули вдруг в сторону с дороги, перешли канаву и двинулись куда-то вбок сквозь придорожный кустарник. Куда же это они меня понесли? Неужели вознамеривались обойти деревню стороной? Да, кажется, именно так обстояло дело. Не имея права останавливаться, они решили обойти деревню лесами и полями. Но вдруг они споткнулись, мои бедные натруженные ноги, о какую-то невидимую кочку, и я упал позади придорожного кустарника лицом в траву.

Это была хорошая трава, мягкая, прохладная, и я не торопился от нее отрываться. Она таила в себе столько запахов, таких знакомых мне и близких. Свою далекую родную Суоми узнал я в этих запахах и даже закрыл глаза, чтобы хоть мысленно перенестись к ней ближе. Но, закрыв глаза, я не приблизился к ней. Закрыв глаза, я покатился куда-то совсем в другое место, темное и неуютное, полное беспокойства и тревоги. И в этом беспокойном, тревожном сумраке вздыбились опять для каких-то объяснений тот страшный Иван и огромный Юсси Мурто. Но уже не словами они теперь обменивались. Другие доводы пустили они в ход, которые, однако, не могли быть убедительнее прежних. Грохот и треск стоял вокруг них от применения этих доводов, сотрясая землю. Все ломалось, крушилось, и куски мяса летели от них самих на все стороны. И не было между ними мира и не могло быть. Разве не сам я был тому доказательством, отвергнутый жителями этой страны, не принятый ими, оставленный ими на произвол горькой и злой судьбы?

Такое привиделось мне в те мгновения, пока я погружался в забытье.

66

Проснулся я от мычанья стада, которое прошло неподалеку, направляясь к лесу. Но дорога была пустынной. Я встал с болью в ногах и вышел на дорогу, отряхнув на себе костюм и поправив галстук. Деревню я прошел довольно быстрым шагом, и никто из встречных не обратился ко мне с вопросом.

Первый ручей встретился мне уже на виду следующей деревни. Возле него я побрился и ополоснул лицо. От мыла у меня почти ничего не осталось, но все-таки я не выбросил мыльницу. И следующую деревню я тоже прошел довольно бодро, стараясь придать себе деловой вид. Но далось мне это нелегко. Силы из меня уходили. Короткий сон, конечно, подкрепил меня немного, но внутри у меня было пусто. Сон дал свое, но желудок не получил пищи. И теперь голод грыз мои внутренности, а ноги одолевала слабость.

Я уже не пытался пробегать бегом расстояния между деревнями. Какое там! Теперь меня едва хватало, чтобы пройти твердым шагом деревню, а между деревнями я уже еле тащился, с трудом передвигая ноги. Напрасно я, пожалуй, так утруждал их накануне. Все равно это ничего не изменило. Ленинград по-прежнему остался для меня недосягаемым. Но теперь уже поздно было об этом сожалеть.

Очень велика их Россия. По ней можно идти всю жизнь и все-таки не пройти ее из конца в конец. Я так и не одолел ее пространств своими ногами, измерившими когда-то почти всю Финляндию — тоже не маленькую, если мерить западными мерами. Двадцать семь дней колесил я по русским дорогам, а на двадцать восьмой день выдохся. Назавтра я должен был стоять за своим верстаком в Ленинграде. Но где был верстак и где я?

Конечно, ноги еще несли меня куда-то, а глаза по солнцу и тени следили, чтобы несли они меня только на север или северо-восток, вовремя сворачивая на развилках и перекрестках в нужном направлении. Но доверять им я уже не мог, ибо действовали они теперь по каким-то своим законам, для меня непонятным. Им давно пришла пора подогнуться, подломиться и сбросить меня в пыль дороги или в канаву, а они несли меня и несли мимо полей и лесов от деревни к деревне. Правда, несли они меня все медленнее по мере того, как день переваливал на вторую половину, однако все же несли.