Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

До этого случая я полагал, что уже хорошо знаю русский язык. Нет, я еще не знал русского языка. Я услыхал здесь такие редкие слова, которых еще не встречал в их словарях. И с этими редкими словами он почему-то очень замысловато сплел разные другие слова, вроде таких, как «Христа», «бога», «переисуса», «врасхлест», «вразгон», «переучет», «прозябание», «лукоморье», «дондеже еси», «спаса», «душу», «мать».

Конечно, это могло быть молитвой, но я привык считать, что молитву произносят обыкновенно более тихим и кротким голосом. И в звуках этой молитвы я не уловил должного благоговения. Скорее даже наоборот. И движения Лехи тоже мало походили на молитвенные. Складывал он свои пальцы никак не для крестного знамения и крестом себя не осенял. Скорее он готов был осенить кого-то другого, а за неимением такого под рукой хватил кулаком по борту кузова и ногой пнул еще раз левое заднее колесо с такой силой, что встряхнулась вся трехтонная машина вместе с грузом, заставив меня крепче ухватиться за край борта.

Сделав это, Леха повел вокруг разъяренным взглядом, сверкнув попутно и на меня белками расширенных глаз, и вдруг пошел прочь с дороги прямо через канаву в поле. А поле это было клеверное, и тянулось оно далеко, куда едва хватал глаз. Он прошел по этому полю метров пятнадцать, утопая едва ли не по бедра в его красно-зеленом благоухании, и там скрылся, кинувшись ничком в клевер.

Я оглянулся на его товарища. Тот, ни слова не говоря, тоже смотрел ему вслед, а потом тяжело вздохнул и присел у кабины на подножку. Я протянул ему раскрытую пачку «Казбека». Он взял одну папиросу и, глядя мимо меня в поле, сказал как бы в оправдание поведения Лехи:

— Война его попортила. А был парень — во! Славный такой, душевный, мечтательный, и даже стихи писал. Все война, будь она проклята!

Я промолчал в ответ на это. Когда речь заходит о войне, да еще в той стране, с которой ты сам воевал, то лучше промолчать. Отойдя немного в сторону, я присел на травянистый край дороги, уперев каблуки своих новых туфель, уже слегка стертые ходьбой, в зеленый скат канавы. Так мы просидели некоторое время, глядя с высоты дороги на клеверное поле, откуда волнами шло благоухание. Потом я спросил круглолицего:

— А мы долго тут стоять будем, извините в склонности, пожалуйста?

Опять я некстати ввернул вежливость. Из-за нее он явно не сразу меня понял, а когда понял, то не сразу ответил и сперва кинул взгляд на клеверное поле. В это время из гущи красных пушистых цветов высунулись вверх колени Лехи в черных штанах. Это означало, что он уже успел там повернуться на спину. И только увидев эти колени, круглолицый ответил:

— Нет, недолго.

И действительно, скоро одна из ног Лехи, обутая в сапог с коротким голенищем, вскинулась вверх и легла своим сгибом на колено другой ноги. В этом положении она задержалась на некоторое время, шевеля ступней. А потом исчезли сразу обе ноги, и вместо них над красными головками клевера поднялась взлохмаченная голова самого Лехи.

Молча подойдя к машине, он сунулся в кабину, извлек из-под сиденья домкрат и, подставив его под заднюю ось, ближе к левому колесу, неторопливо заработал рычагом. Когда ось приподнялась на нужную высоту, он снял колесо, положил его на землю, вытянул из-под покрышки камеру и уселся с ней на подножку машины. Пока он зачищал напильником резину, чтобы ее лучше прихватило клеем, я подошел к нему с раскрытой пачкой «Казбека». Но он сказал: «Ваши слабые», — и закурил что-то свое.

Накачивали они камеру по очереди. Я тоже хотел им помочь, но круглолицый сказал:

— Ничего, обойдемся. Не беспокойтесь.

Лица у них блестели от пота. Водитель снял рубашку и работал в одной майке, но даже она у него взмокла на спине и на груди. Его тело уже успело где-то загореть, хотя и слабее, чем лицо. И странно было видеть при такой худощавости его лица крупные, налитые силой мускулы рук. Когда его рука сгибалась в каком-нибудь усилии, направленном вверх, то главный мускул на ней становился по размеру почти таким же, как его лицо. Широкий вырез у старой майки открывал почти всю его грудь, и когда он наклонялся, то в левой части груди виднелся застарелый продолговатый шрам.

Скоро покрышка у колеса, лежавшего на земле, вздулись и натянулась. Леха обстукал ее молотком, потрогал ногой и еще раз взялся за насос. Но не успел он качнуть и десяти раз, как вдруг опять раздался гулкий, стреляющий звук, а вслед за этим колесо у ног Лехи сердито зашипело, словно потревоженное змеиное гнездо.