Другой Путь

Со мной все было по-другому: я не предсказывал, я четко знал будущее, помнил, что станется с миром – до самой зимы 2012 года. Однако статья натолкнула меня на мысль о том, что если о моих способностях станет кому-то известно – меня просто замучают глупыми просьбами рассказать о будущем. И чем больше и точнее я стану рассказывать, тем чаще и настойчивее будут подобные просьбы. А потом непременно появятся серьезные дядьки в гражданском, и решат мою судьбу в свойственной их ведомству манере – тихо, просто, эффективно и крайне бесперспективно лично для меня. Словом, я решил молчать.

И молчал больше шести часов, изучая премудрости электротехники.

На последней паре, оказавшейся семинаром по «Научному коммунизму», я передумал. Потому что то, что я увидел в будущем своей страны, в будущем Коммунистической Партии, мне совершенно не понравилось.

– …вот об этом и написано, совершенно гениально, надо сказать! В замечательной статье Владимира Ильича «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме», – дудел у кафедры Иван Петрович Буняков.

Был он лыс, как резиновый мяч, толстоног, и носил на голове пару ужасного вида родинок. Вместе с тем, при всем своем неказистом виде, языком владел Иван Петрович потрясающе и мог вывернуть любой разговор в нужное ему русло. Спорил всегда логично и последовательно, опираясь на мнение авторитетов, приводя цитаты из классиков, а когда не вспоминались, придумывал свои – столь же отточенные и правильные. Бывало, стоишь потом – после семинара – скребешь затылок и думаешь: «опять заболтал меня плешивый дед!»

Но в тот раз мне было не до споров – Буняков рассказывал что-то о Ленине на броневике и его «Апрельских тезисах», а мне виделся совсем другой исторический персонаж – здоровенный седой мужик на танке. Ельцин. Он что-то возбужденно говорил, потрясая кулаком, почти орал, потом размахивал каким-то трехцветным флагом – я не понимал смысла этих действий, пока не «вспомнил». Август 1991 года, ГКЧП[5], «народный глашатай» Борис Николаевич – двуличный, истеричный, щедрый и жадный одновременно, чертовски талантливый организатор, политикан, готовый на все ради победы над оппонентами и обретения личной власти. Он мог как никто другой ударно работать, ставить эксперименты, лгать, воровать, убеждать, учиться и учить, притворяться удовлетворенным и бить успокоившихся в спину, играть в самоубийство и подставлять доверившихся. Но добравшись до самого верха, став практически монархом, он не нашел лучшего способа управления подмятой под себя страной, чем бесконечное пьянство и перекладывание своих прямых обязанностей на кого попало.

Митинги по всей стране, разделившейся по политическим пристрастиям, национальным признакам, близости к Европе, танки в Москве, стрельба в своих сограждан, убитые – все это на самом деле (я уже был полностью уверен в своих прозрениях) происходило-произойдет в моей стране, и вместе с тем казалось мне совершенной фантастикой.

Новый Узен, Фергана, Алма-Ата, Ош, Сумгаит, Карабах, Приднестровье: киргизы режут узбеков, узбеки – турок-месхетинцев, армяне – азербайджанцев и наоборот, казахи – чеченов, грузины – осетин и абхазов, и все вместе – русских. Страна как будто сошла с ума. Грузовики трупов, танки, вертолеты и спецназ. Бьющиеся в истерике, подстегиваемые адреналиновым штормом и командами ничего не понимающих командиров, солдаты лупят сограждан по спинам и головам саперными лопатками. Я «вспоминал» об этом как-то отстраненно, словно о давно пережитом – без злости и негодования. И это тоже было необычно.

Иван Петрович о чем-то сцепился языком с комсоргом курса – Сашкой Дынькиным, учившемся в нашей группе, и я внимательнее присмотрелся к однокашнику. Сашка был немножко старше всех остальных – он только что вернулся из армии, куда пошел сам, совершенно добровольно отказавшись от отсрочки, полагавшейся студентам. Он мог говорить на любую тему часами, умудряясь при этом не дать окружающим никакой информации. Вот и сейчас их спор закрутился вокруг «обреченности капитализма». В общем даже это был не спор, скорее столкновение токующих глухарей: один сыпал цитатами из классиков и современных идеологов вроде недавно умерших Брежнева и Суслова, другой многословно и путано рассуждал о том же самом, переводя теоретический разговор в сторону практического применения освоенной политграмоты.