Для героини К. Орбакайте характерна напряженная работа сознания, которую киноведы отмечали как примету героя-подростка 1980‐х годов: «Проблема личности, которая давно уже занимает наш кинематограф, в ленте „Чучело“ обрела новый обертон. С нею прежде всего связан этический пафос фильма»[595]
. Подобно многим фильмам о школе репрезентация Другого здесь вписывается в контекст оппозиции «личное, частное/общественное, коллективное». «В нашем искусстве глубоко разработана тема нравственной силы коллектива, способного перевоспитать, перековать самого пропащего человека. Индивидуалист, противопоставивший себя коллективу, в книгах и фильмах обычно терпел поражение как личность (вспомним хотя бы знаковый «Аттестат зрелости». –Другими в фильме в любой момент могут оказаться и Васильев, и плачущая некрасивая маленькая девочка, особенно фанатично участвующая в травле. По-видимому, она реально оценила вероятность оказаться в роли гонимой жестокими подростками. Кульминация фильма – яркий выразительный танец Лены на дне рождения у Димы Сомова, которым она бросает вызов своим гонителям: «Какие детки нарядные, красивые, просто загляденье. А я – Чу-че-ло!» Отрицательная самоидентификация героини символизирует ее нравственную победу.
Педагогические поэмы Д. Асановой также «населены» героями – Другими. Причем вырываются «за флажки» как трудные ученики («Пацаны»), так и учителя, придерживающиеся нестандартных методов воспитания («Ключ без права передачи»). Возможно, именно с такими Другими были связаны определенные надежды, когда в культовом «перестроечном» фильме С. Соловьёва «Асса» подросшие и новые пацаны скандировали «Перемен!»…
IV.
Показательна идеологическая полемика Кати и Мэла. Оппонент Катя спрашивает: «Ну почему люди не хотят жить как все?» «Это я! – настаивает Мэл. – У меня просто костюм другой. У тебя, Кать, такой, у меня – другой». Но слышит слишком знакомое: «Ты не враг, ты – хуже врага! Ты предатель!» (в духе разоблачения «оборотней» – шпионов и диверсантов). Дружески настроенный Мэл старается ей объяснить, что «все разные. И ты, Кать», пытается «помочь» комсомольской активистке, явно сбивая ее идентичность. Но девушка неумолима: «Я не хочу быть другой, я не хочу быть лучше всех», то есть в ее понимании инаковость – это превознесение, вполне в духе советского благочестия, своеобразное истолкование греха христианской гордыни: «Не возносись!» Комиссар Катя усваивает правила «маскарада», наряжаясь в другой костюм, но суть остается та же, предписанная групповыми нормами. Коллективная идентичность неистребима, и это правильно, во всяком случае с точки зрения сохранения культурной модели. Это как раз то, по чему нередко ощущается ностальгическая тоска, – по чувству сопричастности, групповому единству. Справедливо и возражение Мэла: «Не лучше и не хуже, а просто другая».
Обратная сторона этого процесса – гиперболизация инаковости, когда стираются границы между нормой и девиацией. Кинематограф весьма чутко реагирует на социокультурные издержки «всеобщей толерантности». Потерянность Других нашла отражение в заглавиях некоторых фильмов: «Изгнание», «Пропавший без вести», «Неадекватные люди». Противоречивы и маргинальны герои – Другие почти всех заметных кинолент недавнего времени: «Овсянки», «Как я провел этим летом», «Настройщик», «Бубен, барабан», «Волчок», «Короткое замыкание», «Жить», «Кочегар» А. Балабанова и его последний фильм «Я тоже хочу».