Другой ветер

Переезжать с Кропоткинской на Пречистенку Жвачину-Скорнякину не пришлось - контролеры удовлетворились полифемовским пересчетом голов. Погрузились в пузатенький двухпалубный лайнер ИЛ-86. Алик добился места рядом с породистой русовлаской - за ее яркими губами проглядывали хорошие зубы, нечаянно помеченные помадой - и затеял принужденно-легкомысленный разговор о смелом художнике Шишкине, рискнувшем близко подобраться к медведям. Жвачин пристроился в кресле, отделенном от Шайтанова узким проходом, и к трепетанию темы тайком прислушивался - в подходящий момент он готовился вонзиться в разговор и, не столько словом, сколько наглой синевой радужины, Алика оттеснить. Стюардесса сказала что-то о ремнях, но речь ее захлестнул раскатистый хохот шайки Коряченцова. Самолет как-то незаметно взлетел.

В первое мгновение полета Исполатев почувствовал растерянный сбой сердца, словно он долго сидел в грохочущей электричке, а она вдруг вылетела из тоннеля на сияющий простор. Мгновение никак не кончалось. Оно вытянулось в звенящую серебряную нить, предметы и люди раздвоились, будто вышли из своих рам, воздух пожелтел и сгустился, сам Исполатев тоже отделился от саркофага, во всех мелочах повторяющего его физику, и повис над креслом, пронзенный струной остановившегося времени. "Да, истина вещей двуглава, как греко-русская птаха, - подумал Петр. - Наверное, я умираю". Но тут струна оборвалась и время дало о себе знать испариной на лбу и ватным гулом скачущего на крыле мотора. "По верху копнешь - смерть неизбежна, - перевел дыхание Исполатев. - Возьмешь поглубже - смерть невозможна. И то и другое гнетет человека".

Далеко внизу, брошенная на взлетной полосе, бежала за самолетом собственная тень. Далеко внизу погружалась под дымку облаков русская Атлантида. Шептался и дремал в алюминиевом ковчеге уцелевший народец.

8. Звезда Полынь

души моей

Но снова ночь благоухает,

Янтарным дымом полон Крым...

К. В.

Симферополь ослеп от солнца. У автовокзала за самодельными прилавками бабки в грязных кофтах торговали семечками, постным маслом, гороховым самогоном и купонами самостийной Украинской республики.

Ни в самолете, ни по дороге к автовокзалу Жвачину не удалось потеснить Шайтанова в борьбе за яркие губы поэтессы. От смелого художника Шишкина и его медведей разговор спустился к беспозвоночным - к синеглазым мандельштамовским стрекозам и мохнатым пчелам-поцелуям. Жвачин не любил насекомых, к тому же грузовая палуба авиалайнера вернула хозяйке ее тяжелые сумки. В сумках - выудил Алик из щели в зоологической беседе - был нарзан: крымская вода известковая, и водопровод работает, как сторож, сутки через трое.

Исполатев и Сяков, не торгуясь (продавца такой аристократизм обидел), купили бутылку перламутрового самогона. Высоко над Симферополем парил серебряный ангел забвения, вилась за ним белая реактивная кудель.

Худощавый распорядитель нанял троллейбус до Ялты.

Тишком подступила и ушла нестрашная Долина привидений, сверкнуло море, выгнула горб и скрылась опившаяся дурной зеленой воды гора Медведь, в безлистных садах, похожих на какой-нибудь сатурнианский рай, цвела напропалую черешня и алыча. Ароматы степи и садов заглушал в троллейбусе запах гуляша - на переднем сиденье молодой писатель с трудоемко закрученным вокруг шеи шарфом ковырял в термосе домашнюю пищу.

- Освежающего? - предложил Сяков.

Открыли бутылку. Минеральная поэтесса протянула Шайтанову апельсин.

Первый ялтинский день, начавшись с привкуса распаренного гороха и с раскрытого цветком апельсина, неудержимо, с подскоками, кручением, рискованным креном, точно эйзенштейновская коляска, сорвался и понесся к закату.

После пешего подъема в гору внезапно и сразу возник перед глазами белый корпус литфондовского Дома с проветривающимся на балконе второго этажа малиновым ковром. Дежурная дама записала в журнал фамилии и выдала ключи, прикрепленные к номерованным лотошным бочоночкам. Исполатев с Шайтановым и Сяков со Жвачиным получили на разных этажах по семейному двухкомнатному номеру с кроватями, балконом, холодильником, местным телефоном, ванной без воды и письменным столом для вдохновения.

Через пять минут, оставив в номерах вещи, вновь встретились в холле первого этажа и, окрыленные мутноватым вдохновением горохового самогона, бодро направились в распластанный под ногами город.