Другой ветер

В поисках соседей по номерам спустились на первый этаж, где встретили прозаиков. Вчетвером приятели направились в одичалый сад к старому корпусу. У грота с тремя античными масками и прутковским, отдыхающим фонтаном сели на скамью и открыли бутылку "Рислинга".

- Вы заметили? День похож на стакан белой "Массандры", он не манит и не обещает - он свершился, - сказал Исполатев, когда все по очереди приложились к бутылке. - Так и быть, я расскажу вам о... По кислым вашим лицам я вижу, что правильно понят. Да, я буду говорить о любви! - Исполатев открыл вторую бутылку. - Впервые это случилось со мной довольно поздно тогда я уже простился с пионерским возрастом. Представьте, я оказался настолько везуч, что первая моя любовь была взаимной.

- Не гони гусей, - сказал Жвачин. Кажется, он решил, что все-таки обижаться. - Марина любила тебя, пока ты был рядом. Все знают об этом. Я помню, как Тупотилов покупал тебе в чебуречной коньяк за то, чтобы ты только ушел и оставил его вдвоем с Мариной. Тогда ты к ней уже остыл. А ты, братец кролик, коньяк пил и уходил вместе с ней - знал ведь, что...

- Ты меня сбиваешь, - не особенно раздосадовался Исполатев. - Вторая моя любовь - стриженая студентка. Но она оказалась неумна - она хотела быть свободной, и ей казалось, что быть свободной - это значит быть как мужчина. И она делала все как мужчина... но, разумеется, значительно хуже. Я быстро потерял к ней интерес - ведь я уже не мог в достаточной мере дополнить ею себя, чтобы стать чем-то большим. О таком понимании любви, как стремлении к восполнению себя через другого, я написал прелестное исследование...

- Не гони гусей, - сказал Жвачин. - Ни черта ты не написал.

Исполатев недоуменно взглянул на Андрея.

- Признаться, я не закончил. Я пресек работу на фразе: "И в результате, вся эта достача дает нашим нервам круто оторваться". После такого катарсиса продолжение выглядело бы жалким. Вместе с рукописью я бросил студентку. И вот пришла третья любовь - Аня... Описывать Аню дохлый номер, друзья. Она превосходит любую живопись. Утром она так же прекрасна, как вечером - в ней нет кошмара превращения женщины в швабру!

- Что верно - то верно, - подтвердил Жвачин.

Гнев сжал Исполатеву сердце, и кровь в его жилах потекла вспять.

- Ты не можешь этого знать! - Петр серьезно угодил Жвачину кулаком в челюсть.

Жвачин откинулся на скамейку, но тут же выпрямился.

- Отчего же, - сказал он и с силой звезданул Исполатева в ухо.

Исполатев понял, что очень хочет разбить о голову Жвачина бутылку, но не разбил, потому что мысль опередила действие и действие выглядело бы теперь неестественным.

- О чем деретесь? - Шайтанов втиснулся между.

Сознавая, что вот-вот будет подвергнут законному остракизму, Жвачин сухо извинился и гулко сомкнул рот с зеленым горлышком. Исполатев смотрел на Жвачина глазами, в которых не было человека.

Сяков с московской практичностью предложил пересчитать наличные деньги - все уже порядком издержались. Денег оказалось мало, но Сяков нашел выход: вся складчина передается ему, Сякову, с тем, чтобы в зале игровых автоматов он к общей пользе показал чудеса везения, достойные Исполатева в его постпионерские годы. Затем Сяков, Жвачин и Шайтанов отправились в литфондовскую столовую есть горячие колбаски "по-ялтински", а Исполатев решил отметить в канцелярии Дома командировочное удостоверение "Библейской комиссии" и спуститься в город.

"Боже святый! - говорил про себя Исполатев. - Господь Всеблагой, рожденный от Девы в Вифлееме и распятый за нас! За что такое наказание чадам Твоим - любовь?!" Он мучительно ревновал Аню и, пугаясь своих фантазий, трудно думал о другом. Он думал о таинственном топливе любви: как получается оно? откуда берется вновь, если в прошлом выгорело до зевоты? Но мысли Исполатева складывались тяжело, с одышкой, будто от рождения были стары и хворы.

У "Ореанды" на Петра внезапно налетело легкое, мерцающее блестками бижутерии создание, в котором он узнал перекрашенную в рыжий цвет Светку. Улыбка невещественно коснулась его губ, а следом Светка залепила ему весьма вещественную бизешку. Во рту у Исполатева надолго поселился вазелиновый вкус помады.

- У меня теперь вон какой крысик! - Светка кивнула на стеклянную стену "Ореанды", у которой, заслоняя собственное отражение, законченно стоял иностранец лет сорока, похожий на принца Альберта из Монако, где круглый год цветут розы и тамариксы. - Я его в феврале закадрила - он со своей выдрой приезжал в Эрмитаже оттянуться. Душная баба! Крысик мой ее теперь в Париже в госпиталь сдал. Как овдовеет, обещает жениться и подарить трикотажную фабрику.

- Ты - не женщина, ты - жесткий прессинг по всей площадке, - отирая ладонью губы, сказал Исполатев. - Муж не журит тебя за ветреность?

- Мой муж - не гордый человек, - призналась Светка. - К тому же, он повесился.

- Как повесился?

- Довольно пошло - на портупее. Когда не прошел на выборах в городскую думу. По крайней мере, выяснилось, что он не делает одну и ту же глупость дважды.

- А кто делает?