Другой ветер

Усугубляете вину и только - должны бы понять. Уже слыхал: оскорблены подозрением. Мальчишки! Гуляй-Поле, понимаешь! Перечисляю вам статьи, которые вот так вот, сдуру, вы подцепили. Что? Именно - как насморк. Злостное, это самое, в культурном общественном месте, порча, понимаешь, огнетушителя... Как? Товарищ Б., и вы тут?.. Заложником?! Они - вас, такое зеркало эпохи! Стяг, понимаешь, поколения! Ну, я сейчас по ним из табельного пистолета... Как добровольно? Готов прислушаться - вы, ваши книги для меня... для нас, товарищ Б., ваше имя было как пароль - свои! Не буду... Мой платок... Простите. Мирное решение конфликта? Я слушаю ваш план. Так. Так. Ну что же... Так. Разумеется, блокаду обеспечим - мышь, понимаешь, с бутылкой в столовую не прошмыгнет. Точно - обоз отрежем и само сойдет на пшик... А сколько там у них запасов? Вы шутите?! Ах, понял... Как вы сказали: пьянство отвратительно, если не пьешь сам? Ха-ха-ха! Конечно, если вы рискнете и останетесь в залоге - протест окончится быстрее. Удивительно умно и в вашем духе, как будто снова, понимаешь, под торшер прилег с любимой книгой. Недавно тут купил очередную - с портретом. Портрет похож. Подпишете? Так я сейчас домой схожу и принесу. А? Пистолет? Нет, это самое, не имею права. Никак не могу. Даже в надежные руки. Иду. А вы держитесь.

Сыщик вернулся только в девя

том часу, с книгой Б. и следственной новостью - нашелся живой Крестовоздвиженберг. Из объяснений сыщика выходило, будто бы либреттист познакомился в ресторане "Восток" со знаменитым скульптором Шалапутой, который отвез подпоенного Крестовоздвиженберга на свою дачу в Гаспру, привязал к креслу, выставленному на задний двор, и три дня ваял с него Зевеса в Гефестовом капкане.

Пищеблок сдали. Следователь получил автограф, после чего силы заложника оставили. Исполатев, Шайтанов и Жвачин на остаточной энергии, выкаченной через таинственные трубы из завтра, разнесли по номерам Большую Медведицу Пера и изнемогшего шестидесятника.

Последнее место, куда угодил Исполатев в завершение дня, запомнилось ему сходством с огромным аквариумом. Время от времени слюдяное пространство зловеще наливалось багровыми отсветами невидимого пламени. Вокруг, в каком-то вселенском свальном грехе, парили слипшиеся тела - выводки содрогающихся белых пауков, стаи вареных куриных тушек... Исполатев видел знакомые и незнакомые лица, искаженные гримасами мучительного блаженства, слышал стоны и тяжкое дыхание, пространство сгущалось вокруг него, наполняясь тяжелыми испарениями слизи и горячего пота. Невесть откуда взявшаяся дева тянула его к себе, выгибая гладкое тело, кто-то хватал его сзади за пятку... Жаркий озноб сотрясал Исполатева. Лишний здесь, забредший случайно, по неведению, с ужасом вглядывался он в сладко страдающие лица. "Подумать только, - тупо возникла в его в голове нежданная мысль, - ведь понятие национальной птицы определено Международным Советом защиты птиц только в 1960 году, причем Португалии досталась голубая сорока!"

Глубокой ночью Исполатев нашел себя стоящим в пустом номере на коленях. Его переполняли чувство бытийной незавершенности и остывшая рассудочная мысль: "Ритуалы постлитургического бытия не должны превращаться в навязчивые представления, иначе судьба покорится Фрейду и обернется воплощенным в истории неврозом". Сжимая в руке два жетона, Исполатев спустился вниз, к будке междугородного телефона.

- Милый, где ты? Я без тебя скучаю!

- Мы были совсем рядом, но разминулись.

- Ты был в Нижнем?

- И сейчас там.

- Ты, наверное, искал меня в общежитии... Я не говорила, что остановлюсь у подруги?

- Здесь, в Нижнем, уже цветет черешня.

- Ты видел Светку? Послушай... милый, мальчик мой, родной мой, ты же умный, добрый... Царица Небесная, я сейчас заплачу! Ты все поймешь, я сейчас расскажу тебе, и ты...

- Не надо рассказывать. Любить женщину можно лишь до тех пор, пока ничего о ней не знаешь...