Друид

Медленно пережевывая хлеб, я время от времени делал глоток вина из своего деревянного кубка. Наверняка каждому, кто хорошо знал Цезаря раньше, сейчас даже после короткой беседы с ним пришли бы в голову мысли о том, насколько сильно он изменился. На его лице не осталось и следа высокомерия и безрассудства. Он стал солдатом до мозга костей. Цезарь производил на меня впечатление человека, который чувствовал, что он обязан достичь гораздо большего, чем простые смертные. При этом он прекрасно понимал: никто не поблагодарит его за великие свершения. Наоборот, все остальные с нетерпением ждут, когда он потерпит неудачу, а как только представится удобный момент, враги обязательно воткнут ему кинжал между ребер. Цезарь был одинок. Так же, как и я. Тем не менее у нас больше не было общих тем для разговора.

— Скажи, друид, тебе известно, чем закончится это противостояние между мной и Помпеем?

— Тебе самому это прекрасно известно. Цезарь. Почему ты задаешь этот вопрос кельтскому провидцу? Ведь ты за все это время привык силой добиваться того, в чем тебе отказывали. Разве я не прав?

— Это не предсказание, друид. Однажды ты сказал мне, что я умру от руки римлянина. Тогда скажи мне, будет ли этим римлянином Помпей?

— Нет, — рассмеялся я, — Помпей солдат! А людей с таким складом ума ты можешь не бояться, Цезарь. Даже проиграв сражение, ты сможешь выиграть войну.

Я видел, что проконсулу приятно слышать такие слова. Неужели он решил позвать меня, чтобы услышать это предсказание? На самом деле я не врал Цезарю, а говорил лишь то, в чем был абсолютно уверен. Многих из нас иногда посещает чувство уверенности в том, что рано или поздно обязательно наступит день, когда произойдут определенные события. Не знаю, возможно, это чувство посылают нам боги, но это в самом деле так. Однако, к моему величайшему сожалению, мое собственное будущее для меня всегда было покрыто мраком.

В тот вечер я даже не пытался как-то сблизиться с Цезарем. Глядя на него, я понимал, что он готов взять меня за руку, ожидая получить поддержку. Так же, как когда-то. Но по выражению моего лица он наверняка понял, что я не ответил бы на такой жест. Я уже опустошил свой кубок, но после того как проконсул велел одному из рабов вновь наполнить его, я больше не сделал ни глотка. В последнее время я пил очень мало вина. Мне не давали покоя мысли о моей возлюбленной — о Ванде.

— Скажи, друид, есть ли у тебя желание, которое я мог бы исполнить? — спросил Цезарь, когда я уже поднялся из-за стола и направился к выходу из его палатки.

— Нет, — холодно ответил я. — Ты отнял у меня Ванду и не сможешь вернуть ее. Разве есть смысл просить тебя об этом?

— Скажи, что бы ты сделал на моем месте, если бы какая-нибудь рабыня попыталась убить тебя?

— Я никогда не стал бы уничтожать целый народ только за то, что ему пришлось бежать от свевов, — спокойно произнес я и вышел.

В следующем году в Галлии под командованием Цезаря находились уже десять легионов, то есть более шестидесяти тысяч солдат. Проконсул вел свои войска от одного селения к другому, от оппидума к оппидуму, заставляя признать власть Рима племена, которые несколько лет назад уже покорились воле Цезаря, но затем восстали. Занимаясь грабежом и разбоем, легионеры переходили из земель одного племени в земли другого. Все, что нельзя было унести с собой, они поджигали. Римляне опустошили каждую реку, каждое священное место, в котором совершались жертвоприношения. Ближе к концу лета я, судя по проходившим через мои руки документам, смог сделать вывод, что Цезарь завоевал Галлию во второй раз. Как обычно, с наступлением холодов проконсул вернулся в свою провинцию Цизальпийская Галлия, чтобы вершить правосудие, а я остался зимовать в оппидуме, в котором располагался торговый дом Фуфия Циты. Моей главной задачей стало составление копий отправляемых в Рим документов и писем, которые не имели почти никакого значения.

Иногда я проводил ночи с одной карнуткой, которая каждый день приносила нам еду и напитки с кухни ближайшего постоялого двора. Но каждый раз, когда я заключал ее в объятия, моя тоска по Ванде становилась невыносимой.

Хотя за несколько лет образ моей возлюбленной немного поблек, желание вновь увидеть ее и поцеловать стало сильнее, чем когда бы то ни было. Это чувство было неотъемлемой частью моей души, так же, как и Ванда. С той лишь разницей, что Ванду оторвали от меня, нанеся мне страшную, не прекращавшую кровоточить рану, а любовь к ней осталась. И моя возлюбленная была моей лучшей половинкой. Иногда, лежа на медвежьей шкуре с открытыми глазами, я пытался увидеть в темноте ее лицо. Но Ванда была далеко, а черты ее лица казались мне размытыми, словно какой-то мастер вырезал их на камне, а тот оказался в море, где за несколько лет вода и песок отшлифовали поверхность.