Друзья и союзники Рима

Этот последний латинский куплет мы не переделывали, оставив его, как он и был. Хотя тут, сдаётся мне, сочинивший его студент-историк то ли схалтурил, то ли попутал, потому как — судя по схематично набросанному боевому пути легиона — имелся в виду Шестой Железный, в натуре отметившийся и в Дакии, и в Сирии с Иудеей, где он образцово-показательно усмирил очередную еврейскую бузу. А «Победоносным» был прозван не он, а Шестой Испанский, кроме Испании действовавший в Галлии и Британии. Этот — не единственный, кстати — случай двойных номеров в римской имперской армии — наследие как раз и породившей Империю распри между Антонием и Октавианом. Шестой Железный достался Антонию, и когда Октавиан разлаялся с ним окончательно, то в пику ему мобилизовал поселённых в Испании дембелей-ветеранов того Шестого и на их базе сформировал свой собственный Шестой — Испанский. Ну а потом, когда Антоний войну просрал, а его армия сдалась победителю — ведь не расформировывать же теперь легионы-двойники, верно? Так они и остались в имперской армии с дублирующими друг друга номерами, но с разными названиями-эпитетами, да и расквартировывали их обычно в разных и далеко отстоящих друг от друга провинциях, так что путаницы это в Империи не вызывало. Дакия и Иудея — это Шестой Железный.

Но пока у нас на дворе, хвала богам, лето сто девяносто первого года до нашей эры, и времени на то, чтобы не допустить такого безобразия у себя — ещё вагон. И пародия эта наша похабная на того «Орла Шестого легиона» — как раз наглядное напоминание о том, чего нам никак нельзя допустить в нашем турдетанском государстве. Хотя, если уж честно признаться, ни о чём таком мы и не думали, когда «Орла» похабили, а похабили — просто, чтоб поржать. И тут добрая половина юмора — именно в манере исполнения на официозно-торжественный лад а-ля Гость Будды. Это ж всё равно, что «Однажды, в студёную зимнюю пору» на мотив гимна совдеповского горланить — и незамысловато, и старо, но ведь хрен догорланишь до конца, не заржав при этом как сивый мерин. Вот и мы тут таким же примерно образом прикалываемся. Юлька — и та в конце концов в юмор въехала и прикололась, хотя в первый раз была жутко возмущена этим нашим «попранием святого», а теперь вот и обе гречанки хохочут, пока Велтур — нескладно, конечно, и без некоторых выдающих наше знание будущего подробностей — переводит им смысл песни на греческий. Типа, не знаем мы будущего ни хрена и не предвидим, просто два плюс два складывать умеем и тенденцию вычислять…

— Так вы, значит, считаете, что Рим овладеет даже Сирией и дойдёт до Евфрата? — поинтересовалась Аглея.

— Ну, дойти-то он, может быть, даже и ещё дальше дойдёт, — огорошил я её, имея в виду пик римской имперской экспансии, когда при Траяне захватили Месопотамию, а при Адриане даже к берегу Каспия вышли в Закавказье.

— Неужели как Александр?

— Думаю, что попытки будут, — ага, в реале Красс Тот Самый обломится, Цезарь Тот Самый готовиться будет и как раз из-за этого с царскими амбициями переборщит, что его и сгубит, да Антонин Каракалла уже после Траяна с Адрианом — ну, того тоже грохнут превентивно в процессе подготовки, — Но вряд ли они будут настолько же удачными — слишком много будет забот дома, которых не было у Александра. Ведь все земли вокруг Внутреннего моря в руках будут, а не одна только маленькая Македония…

— Вместе с Элладой она не так уж и мала, — возразила Хития, — Добрая половина полисов спала и видела, как бы им из-под этой македонской гегемонии выскользнуть, а Лакедемон и вовсе оставался непокорным ни Филиппу, ни Александру…

— И какое войско мог выставить тот Лакедемон, давно уже лишившийся даже Мессении? — хмыкнул я, — Сколько там оставалось тех спартиатов?

— Маловато, конечно, — признала спартанка, — Алчность немногих, порождённая богатой добычей Пелопоннесской войны, погубила Спарту и её народ.

— Ты считаешь, что всему виной алчность?

— А разве нет? Хорошо ли это, когда вся земля, принадлежавшая при Ликурге десяти тысячам семей, стала принадлежать всего лишь сотне скупивших её?

— Так разве в алчности дело? Что, если не та же самая алчность, привело ваших дорийских предков в Лакедемон? Получается, тогда она не губила страну, а создавала её?

— Да, но тогда она была умеренной — каждый получил свою землю и своих илотов и не стремился овладеть землёй и илотами соседа. Да и купить ему их было не на что. А потом пришло богатство, разрешили золотую и серебряную монету, и с этим пало былое братство спартиатов — богатые скупили землю у бедных и ущемили их в правах…

— По вашим же законам, кстати, по которым не владеющий землёй не может быть и полноправным гражданином. Так может быть, законы были плохи, а не алчность, которая естественна для человека?

— Наши законы сдерживали её…

— Вот именно — тупо сдерживали, запрещали и не пущали, вместо того, чтобы направить её на другие и более полезные для страны и народа цели. Спарту это уже сгубило, и это же, мне кажется, сгубит и Рим…

— Что именно?