Друзья и соседи

— «… До свиданья, дорогой дядя. Передайте привет Мицци и, кстати, намекните ей, что мне кое-что известно о её шашнях с рыжим Мейером из полицейской дивизии. Ваш племянник Рудольф».

— Ничего, подходящее письмецо, — заметил Санько. — Смотрите, товарищ капитан, патефон коломенский. Земляк мой…

— Патефон? — Полухин быстро поднял крышку. — Хорошо. Очень хорошо. Послушаю ещё разок моё письмо.

Полухин достал из планшета маленькую патефонную пластинку из прозрачного целлулоида и завёл патефон. Видавшая виды пластинка захрипела, и вдруг танкисты услышали женский голос:

— Здравствуй, Павлик!.. Это письмо я наговариваю в Москве, в студии звукозаписи, где работает Василий Иванович.

Павлик, родной! Из твоего последнего письма я узнала, что вы сейчас под Сталинградом. В сводках сообщают, что там идут сильные бои… Павлик, любимый, я очень волнуюсь. Все мы здесь уверены, что фашисты Сталинград не возьмут.

— Историческое предвидение у девушки, — сказал Санько.

Капитан слушал пластинку, закрыв глаза.

— … У меня всё благополучно, Павлик. Я часто думаю о тебе, и вот я снова вижу тебя перед собой.

— Товарищ капитан, — тихо сказал Санько, мы, пожалуй, пойдём с Логиновым, а то тут сейчас личное начнётся на пластинке. Я ведь её слышал, знаю…

— Ничего, — задумчиво сказал Полухин, — можете остаться.

— … Если бы знал, Павлик, как я хочу обнять тебя хочу поцеловать в глаза, в правый и в левый… Говорят' что, если поцелуешь человека в глаза, он потом долго видит перед собой ту, которая поцеловала…

— Это правильно, — серьёзно заметил Санько.

— … А может быть, это глупости, Павлик? — спросила девушка с пластинки.

— Нет, это правильно, — подтвердил Санько.

Полухин улыбнулся, а пластинка продолжала звучать:

— … Павлик! Прошу, береги эту пластинку. Пусть она всегда будет с тобой. Когда будет трудно или грустно, заведи патефон, он у вас там, наверное, есть где-нибудь, и послушай меня.

Павлик! Мне техник делает знаки, что пластинка вот — вот кончится. Помни, Павлик, я жду тебя. Мы все уверены в нашей победе.

Я люблю тебя. Крепко целую! Целую, целую, целую, целую, целую…

Пластинка повторяла — «целую, целую».

Санько деликатно кашлянул:

— Товарищ капитан, поправьте мембрану, она заела малость.

— Ничего, меня это устраивает. Пусть!..

— … Целую, целую, целую, — неслось с пластинки.

Полухин легко коснулся мембраны.

— … И желаю успеха во всём, — сказала девушка. — Передай привет своим боевым друзьям…

— Это нам, между прочим, — с удовольствием отметил Логинов.

— … И ещё передай привет Волге. Твоя Таня.

Пластинка снова захрипела, и диск остановился.

— Смотрите, — восхищённо сказал Санько, — казалось бы, что — простая техника, а как душу освежает, а?

— Просит передать привет Волге, — сказал Логинов, — а Волга, она где осталась!

— Да, — задумчиво сказал Полухин, — поклонимся Волге, но уже на обратном пути.

— Когда из Берлина будем домой возвращаться, верно? — спросил Логинов.

— Точно.

— Вы знаете, товарищ капитан, — сказал Санько, я вот подумал, если бы у меня в Саратове была такая звукозапись, я бы Любу свою попросил высказаться на пластинку по вопросу о нашей будущей жизни. Она, может, сказала бы — я тебя ожидаю, Алёша, и слушаю приказы, и так вы здорово наступаете, уже перешли Одер, и с каждым днём ты от меня всё дальше и дальше…

— А значит, что встреча ваша всё ближе и ближе. Понял, какая диалектика?

Полухин спрятал пластинку в сумку и пошёл к выходу. Санько и Логинов пошли за ним.

На улице у дома, крытого черепицей, Санько вдруг обнял за плечи Логинова.

— Хорошо тебе, Коля. Никакая тебя звукозапись но беспокоит. Холостяк!

Санько махнул рукой и, уже спускаясь в люк, вдруг обернулся к Логинову:

— Слушай, Коля, как же это мы так ушли?

— А что?

— Мы ж зубы забыли.

— Какие ещё зубы?

— Хозяйские, что в стакане лежат.

— А на кой ляд тебе эти зубы? — спросил Логинов, предвкушая шутку и заранее улыбаясь.

— Мне-то они, конечно, не нужны. Мне своих девать некуда. Я хотел бы их передать при случае этому… как его… Шмерке. Пусть, окаянный, кусает себя за икры и за прочие места, что потянуло их к нам в сорок первом году!..

— Заводи! — послышалась команда.

Почти одновременно громыхнули моторы.

Головная машина рванулась вперёд, и вслед за ней по узкой улице немецкого города Олау в сиреневом облаке дыма и пыли двинулись наши танки.

Серые глаза

Если вас не затруднит, будьте добры, опустите это письмецо в Москве. Прямо в ящик опустите. Ну, если конечно, у вас время свободное найдётся, вы уж тогда лично передайте. Приятно бывает, когда с фронта живой привет привозят. Это точно.

У меня такой, знаете ли, интересный случай на почве живого привета произошёл.

Это весной было. Вызывает меня командир полка и даёт приказание вылететь в Москву в командировку. Ну, я, конечно, собираюсь. Москвичи по-быстрому письма пишут.

Подходит ко мне капитан Соколов.

— Ты, — говорит, — Клименко, в Москву летишь?

— Точно, — говорю, — в Москву.

— Скоро?

Я говорю:

— Заправимся и полечу.

— У меня, — говорит, — Клименко, к тебе просьба.

Я говорю:

— Слушаю.

Он улыбается и говорит: