Читаем Друзья и возлюбленные (сборник) полностью

Когда упомянула, что лучшего, чем он, человека, можно сделать из Гая Фокса [21] и куска угля. Чувствовалось, что для сравнения хватило бы и куска угля.

Под конец она нанесла решающий удар, оскорбив его так жестоко и с таким презрением, причинив такой урон его самолюбию, что у сильных мужчин перехватило дыхание, а женщины, содрогнувшись, отворачивались.

Потом она сложила руки на груди и замолчала. В следующий миг все зрители, как один, вскочили и приветствовали ее, пока не сорвали голоса.

Вот так за один вечер она шагнула из забвения к успеху. Теперь она знаменитая артистка.

Но больше она не называет себя синьориной Баллатино и не играет на цитре. Имя и фамилия у нее теперь английские, а амплуа – вышучивать кокни.

Силуэты

Боюсь, настроение у меня сегодня прескверное. Мне всегда была близка меланхолическая сторона жизни и природы. Люблю холодные октябрьские дни, когда бурые листья лежат под ногами толстым и набухшим от воды слоем, и тихие, сдавленные стенания, которые доносятся из сырых лесов, и вечера поздней осени, когда туман крадется по полям и возникает ощущение, что древняя земля, почувствовав пронизывающий до костей ночной холод, иссохшими руками натягивает на себя белое одеяло. Люблю сумерки на длинной серой улице, грустящей под далекие, пронзительные крики продавца горячих сдобных булочек. Легко представить себе, как он, в необычной митре, с позвякивающим колокольчиком, бредет в сумраке, прямо-таки верховный жрец призрачного бога чревоугодия, призывая верующих подойти к нему и принять участие в ритуале. Я нахожу сладость в унылой мрачности второй половины воскресного дня в богатых пригородах, во враждебной пустынности берегов реки, когда желтый туман ползет на сушу через болота и грязь, а черные волны мягко плещутся у изъеденных червями стоек пирсов. Люблю унылую вересковую равнину, по которой вьется узкая дорога, белая-белая на темнеющей земле, когда над головой одинокая птица мечется под облаками и что-то сердито кричит – должно быть, ругает себя за то, что слишком уж здесь задержалась. Люблю одинокое свинцовое озеро, затерянное среди спокойствия гор. Полагаю, воспоминания детства заложили во мне любовь ко всей этой мрачности. Одно из самых первых – полоса вязкой, болотистой земли, тянущаяся вдоль моря. Днем вода стояла там широкими мелкими озерами. Но на закате казалось, что озера эти заполнены кровью.

Я говорю о дикой, пустынной части побережья. Однажды вечером я очутился там совершенно один – забыл, как так вышло, – и каким же маленьким я чувствовал себя среди этих дюн! Я бежал, и бежал, и бежал, но, казалось, не двигался с места. Тогда стал кричать, все громче и громче, а кружащие над головой чайки насмешливо откликались, еще больше нагоняя страх.

В далекие дни строительства мира океан создал длинную высокую каменную гряду, отделив болотистую травяную равнину от песка. В здешних краях эти камни принято называть валунами. Одни размером с человека, другие – не меньше дома, и когда океан злится (около этого берега он очень сердитый и вспыльчивый: частенько я видел, как он засыпал со счастливой улыбкой, чтобы проснуться в ярости еще до восхода солнца), он подхватывает пригоршни этих валунов и бросает из стороны в сторону, так что грохот от перекатывания и ударов друг о друга разносится далеко.

Старина Ник играет сегодня в камушки, говорили друг другу мужчины, останавливаясь, чтобы послушать, а женщины плотно закрывали двери, стараясь не слышать.

Далеко в море, напротив широкого мутного устья реки, с берега видна тонкая белая полоска прибоя, и под этими пенными волнами проживало нечто страшное, именуемое Валом. Я рос, боясь и ненавидя этот таинственный Вал (как позже выяснилось, нанос песка), потому что о нем всегда говорили с отвращением, и я знал, сколько страданий он причинял рыбакам. Иной раз они днями и ночами плакали от боли или сидели с застывшими лицами, покачиваясь из стороны в сторону.

Однажды, когда я играл в дюнах, мимо проходила высокая седая женщина с вязанкой хвороста. Остановившись рядом со мной, лицом к океану, она посмотрела на прибой над Валом. «Как же я ненавижу твои белые зубы», – пробормотала она, отвернулась и ушла. А как-то утром, гуляя по деревне, я услышал громкий плач, доносившийся из одного дома. Чуть дальше стояли женщины, разговаривали. «Да, мне вчера вечером показалось, что Вал выглядит голодным», – услышал я слова одной.

Поэтому, сопоставив первое и второе, я пришел к выводу, что Вал – великан, о каких я читал в сказках. Он живет в коралловом замке глубоко под водой напротив устья реки и кормится рыбаками, выходящими в море.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза