Друзья и звезды

Апофеозом дружбы явился температурный грипп у очередно-бывшей жены. Он женился и разводился легко, как фигурист на льду. И как поэт и интеллигент, поддерживал со всеми женами прекрасные отношения. Он был создан для гарема. Всех жен и подруг нагружал поручениями и обязанностями — но и посильно проявлял о них многостороннюю заботу. Он счел, что больную нужно навестить. Тем более что Иерусалим — город маленький, все живут рядом друг с другом.

Надо же что-то купить больной. Ну, типа пакетика апельсинов, возможно чего-то из еды и даже лекарства. Деловито поинтересовавшись, есть ли у меня еще деньги, он велел идти с ним. В магазине он снимал с полок и кидал в тележку, а я платил и складывал в пакеты. Потом он шел в аптеку, а я нес за ним покупки. В аптеке разделение труда продолжилось. Со всей этой гуманитарной помощью мы ввалились к приятной даме, которая была от смерти дальше, чем енот от алгебры. И Генделев с суровой заботливостью опекуна возвестил: «Я тут купил тебе еды и лекарств» — сделав мне жест поставить означенное на стол. Экс-жена изъявила признательность всякими словами и семейными интонациями. Генделев поймал мой взгляд (я, видимо, слегка вытаращил глаза и как-то идиотски улыбался, побалтывая при этом головой) — хмыкнул скупой мужской усмешкой и в знак признательности поощрительно похлопал меня по шее. Такими ощутимыми шлепками по шее одобряют исправную лошадь.

Поскольку Израиль — страна религиозная, то по шабатам — это начиная с захода солнца в пятницу и до захода солнца в субботу — закрыто всё. Но не у всех. Как в Западной Европе ночью и в выходные могут втихаря работать магазинчики, принадлежащие полякам, югославам или арабам, — так же в Израиле арабские лавки исправно функционируют в шабат. Вот в еврейском Иерусалиме все вымерло — а в арабской части города благополучно кипит жизнь. Кому приспичило купить чего-то в шабат — идут в арабские лавочки. И мы с Генделевым отправились в Старый Город в арабский квартал за хлебом. И заодно выпили пива. И водки, не больше капли. Ибо без этого нельзя. Потому что невыразимо прекрасна жизнь под небом голубым и солнцем золотым Божьего Града Иерусалима в святой шабат!

«А сейчас, — сказал Генделев, — я прочитаю тебе свою новую поэму». Вот тут я понял, что мне конец. Всё было так хорошо, и вид прекрасный, и вообще это же настоящий Иерусалим, и пиво холодное! И вот сейчас мне будут читать поэму… Почему не эпитафию? Я чтение поэм не переношу с 5-го класса. Вот как нам стали учительницы читать поэмы, так от этого дела у меня легкая депрессия и приступ сонливости. В тоске сознанье отлетает. А что делать? Неудобно. Хозяин. Так хорошо принимает. Надо терпеть!

Я вернул власть над своим лицом и изобразил трепетный интерес. Приготовился терпеть. Генделев походным тоном сказал: «Церемониальный марш».

Ибо нас аллах
в рот целовал
шерстяною губой
мой род спускается в котлован
и могилы сержантов берет с собой
чтобы кто присягу разбинтовал
роты мертвые взбунтовал
нет
мы спускаемся в котлован
с Голан барабан с Голан

Приказов флаги свисают вниз
аллах скоро подъедет сам
покосив на скальный карниз
это ровно куда промазал десант
вся капелла
на стропах висела
а сабля напополам
отбой
сейчас протрубят отбой
мы оползем с Голан.

Черт. Это была совсем не такая поэма, которую я ожидал услышать. Через две минуты я уже не хотел, чтобы она кончалась. Это были стихи, звучание которых хотелось принимать. Я перестал притворяться и внимал с откровенностью.

Мы настроились слушать горн
строен состав полка
повар горлицам кормит корм
придурок
из сыра его рука
лекарь с полулицом из тьмы
другая из горних медовых сот
смирно ребята однако мы
валторна
идем с Высот.

Я свисаю с карниза моей страны
вниз головой урод
в перепонках моей спины
шевелится ветерок
не оставь Господа мой народ
без тебя он так одинок
и мал
марш!
мы спускаемся в котлован
таков церемониал.

Там было от силы десять строф, в этой короткой поэме. Редко получал я такое впечатление от чтения стихов. Считанные разы в жизни, честно говоря. Концентрированность смыслов и звучаний, чистота обнаженных слов, внутренняя организованность прихотливого ритма. Да ни хрена себе, сказал я себе. Да он лудит настоящие Стихи! Откуда что. В сорок-то лет, пьяница и бездельник! Сука, золото мужик. Меня забрало.