Друзья, любовники, враги

— Да нет, не очень, — ответила она, и вытащив сигарету, прикоснулась кончиком языка к фильтру.

Он, должно быть, нажал какую-то кнопку, потому что она услышала, как щелкнули замки на дверцах.

— Я мог бы пригласить вас потанцевать в метро, — продолжал он, взяв ее руку, которая как раз оказалась на сиденье между ними.

— Потанцевать в метро, — повторила она.

В этом было что-то знакомое.

— Держу пари, вы никогда этого не пробовали, — сказал он, пожимая ей руку.

— А если да, это вас огорчит? — спросила она, словно в его ответе была вся ее надежда.

— Нисколько, — ответил он, пристально глядя на нее. — Потому что у нас с вами это получилось бы лучше, чем у других. — Он говорил медленно, выпуская слова, словно птиц. — Сегодня на площади Конкорд играют Кола Портера. Я случайно узнал.

Она радостно засмеялась.

— А как вы узнали?

— Сорока на хвосте принесли. По крайней мере его играли там сегодня утром, когда мы расстались.

— На «Отель де Вилль» обычно играют классику.

Он пожал плечами.

— Париж!

— Париж… — повторила она, удивляясь тому, как естественно она себя чувствует рядом с ним. От скованности не осталось и следа.

— Итак, «Нормандия» отпадает, — сказал он, помолчав.

— Отпадает, — согласилась она, удивляясь, что готова без конца повторять за ним все, что бы он ни сказал.

Он накрыл ладонью ее руку.

— Я рад, что решил пробежаться сегодня утром, — сказал он, и на его лице дрогнул какой-то мускул.

Она боялась шутить или вдруг сказать такое, что может испортить будущее.

— Я тоже этому рада, — сказала она неопределенно.

Он казался все тем же.

— Я не напрашивался на подобные заявления, — улыбнулся он.

— Не самая лучшая новость, — мгновенно отреагировала она.

Он немного подал вправо, чтобы попасть на бульвар Сен-Мишель.

— Танец в метро не снят из повестки дня, — сказал он. — Но это после ужина.

— А когда закрывают метро? — Не самый блестящий вопрос, однако она уже сама могла произнести целую фразу, не повторяя за ним, как попугай.

— Задолго до рассвета.

— И до утренней пробежки, — добавила она.

— О многом напоминает, правда? — спросил он, показывая на Нотр-Дам. — У него многое в прошлом.

— Пожалуй, — ответила она, а потом спросила:

— А у вас что в прошлом? — И еще с оттенком юмора: — Жены, дети и ваши теории о качестве и количестве?

Если он и выглядел удивленным, то совсем чуть-чуть, и его ответ звучал так, будто был заготовлен много лет назад.

— Жены давно ушли, и дети, вероятно, тому причиной. Впрочем, без этой причины жены все еще были бы со мной. По крайней мере одна из них.

— А что случилось с ней или… с ними?

— Кто-то оставил меня, кого-то оставил я. А может быть, и наоборот. — Он слегка улыбнулся. — Полагаю, один урок из всего этого можно извлечь: все в мире имеет свою цену.

— А вы хотели детей?

— Скорее, хотела жена. Я же хотел подождать, пока мы не будем уверены, что у нас у самих нет проблем. Но она не оставила мне выбора, а потому, я думаю, она сказала бы, что я не хотел детей. И она ушла.

Странное дело, на левом береге Сены Гидеон нравился Саше гораздо больше, чем на правом, а вечером больше, чем утром, хотя подобные чувства и были вызваны отвлеченными рассуждениями об абстрактных женах и детях.

Они проехали светофор.

— Есть одно местечко недалеко отсюда. Особенное в своем роде. Что-то наподобие пещеры. Однако там обычно трудно найти свободный столик.

— Тогда зачем туда ехать?

— Меня там знают. Что скажете?

А что, собственно, она должна была сказать? Что он водил туда всех своих прежних женщин, и теперь, когда появится с ней, метрдотель многозначительно подмигнет ему, мол, вот мы с кем на этот раз, а вслух скажет: «Бонжур, месье Аткинсон». Конечно, она вовсе не думала, что окажется первой женщиной в его жизни или, по крайней мере, лучшей его женщиной. Не говоря уж о том, чтобы оказаться последней… Однако она меньше всего желала быть одной из многих, так же как и то, чтобы Тюильри оказался местом его обычного мужского промысла.

Не успела она вернуться мыслями к его оригинальному предложению отужинать в одном местечке, вроде пещеры, где его хорошо знают, как вдруг он прикоснулся губами к ее щеке, а она только улыбнулась, недоумевая, чем именно спровоцировала подобный жест. А пока она недоумевала, он остановился и вылез из машины.

Он снова взял этот свой чопорный европейский тон, как будто один вид ресторанов пробуждал в нем наихудшие качества. Она заметила это еще сегодня за завтраком, и вот теперь — за ужином.

— Можно ли поверить тому, — рассуждала между тем она, — что в израильском посольстве даже не знают имен тех, кто погиб в Риме?

Не то чтобы он выказывал невнимание к ее словам, но какой-то налет скуки обнаружился в его голосе, когда он ответил.

— Это довольно странно. Впрочем, чиновники никогда не отличались особенным рвением.

— Но разве теперь не исключительная ситуация?